Ближе к плотине одиноко сидели два рыбака, рядом с ними стоял мотоцикл.

— Городские уже тут, пораньше всех… Какие шустрые — на готовенькое-то! — Леня остановился у берега, не решаясь подойти к рыбакам, занявшим удобное место с глубоким, обрывистым дном.

Мальчики расположились, размотали удочки. Поплавки один за другим взметнулись в воздухе и упали почти возле берега.

Здесь было чуть свежей. Легкий, едва заметный ветерок пробегал рябью по пруду, веял слабой прохладой. Солнечный свет, отражаясь в воде, бликами играл на лицах и в одинаковых, цвета спелой смородины глазах братьев, мешал следить за поплавками, с безнадежным однообразием нырявшими в мелкой ряби. Мальчики притихли, ждали клева.

Вдруг поплавок Лениной удочки колыхнулся и задрожал на воде:

— Клюет, клюет! — страстным шепотом заторопил Толик брата.

Леня дернул удилище — на солнце сверкнул оголенный крючок.

— Ты сиди, я сам знаю! — выговорил он брату.

— Съел приманку! — удивился Толик. — Кто, карп?

— Нет, наверно, карась.

— А может, и карп. Поймать бы, — Толик кепкой вытер пот с лица.

Как изваяния, в терпеливой неподвижности сидели приезжие рыбаки. Но вот один из них привстал и, клонясь к воде, смешно заприседал. К нему подбежал второй. Они заговорили быстро, возбужденно. Первый резко дернул на себя удочку, леска, на миг задержав удилище, натянулась струной и вдруг словно оборвалась, удилище снова взлетело вверх, а следом что-то ярко блеснуло и упало далеко за спинами рыбаков.

Леня и Толик тотчас подбежали к тому месту и увидели на траве здоровенную рыбину. Красивая в своей золотистой чешуе, с влажным запахом донного ила, она, не смиряясь с неотвратимой гибелью, редко, но сильно подбрасывала себя вверх, ударяя хвостом о землю. Ее словно раздражали яркий свет и воздух, и с каждым прыжком она стремилась ближе к воде, чтобы уйти в ее темную глубь.

— Вот он, карп, — проговорил Леня, наклоняясь. — Зеркальный…

— Ишь какой! — Толик потянулся, чтобы придержать руками рыбу.

В это время подошел один из рыбаков — парень в серой кепке.

— Вам чего надо?! А ну, марш отсюда! — приказал он.

— Ох, ты! Не твой пруд, и не командуй! — возразил Толик и спрятался за Ленину спину.

— А чей же?

— Наш! — смело, с вызовом ответил Леня.

— Смотри-ка, — не глядя на мальчиков сказал парень, — какие богатые… Свой пруд у них.

Мальчики снова вернулись на место. Однажды поплавок Лениной удочки дернулся раз, другой, потом его повело. Леня подсек и вытащил небольшого карася.

Неслышно подошел рыбак в кепке, присел рядышком.

— Ну, как? — тихо спросил он.

— Неважно, — ответил Леня и небрежно сплюнул через плечо.

— У берега карп не берет.

— Знаю. Лески длинной нет.

Парень помолчал.

— Значит, ваш пруд? — вернулся он к недавнему спору.

— А чей же? — сердито ответил Леня.

— И карпы ваши?

— И карпы.

— Это как понимать?

— А так! Их Евгений Васильевич, наш председатель, мальками сюда пустил. А мы им подкорм носили, — влез в разговор Толик.

— Молодец ваш председатель.

— Он хотел и в Ведяевом долу пруд сделать и карпов развести, да не успел. А теперь его, наверно, снимут, — опять встрял Толик.

— А тебя не спрашивают, так помалкивай! — оборвал его Леня.

— Этот пруд, где сидим, он запрудил?

— Да, когда еще агрономом был, настоял, чтобы сеяные травы поливать — ответил Леня.

— А за что же его хотят снять? — поинтересовался парень.

— Кто знает, — нехотя заговорил Леня. — В районе винят — кукуруза пропала. А Евгений Васильевич тут причем? В посевную их с парторгом вызвали в район на совещание, а трактористы, и наши и шефы, напились да разъехались кто к брату, кто к свату, а шефы — в город, по домам. Пока их собирали, время ушло. Сушь началась, ветры. Посеяли, а толку-то нет. Такие вот люди, ни о себе, ни о ком на свете не думают.

— Ты прямо как старик рассуждаешь, — усмехнулся парень.

— Или другое, — Леня пропустил мимо слова рыбака. — Купили колхозу легковую машину, а шофер вздумал в другое село на танцульки съездить. Уехал ночью, тайком и пропал. На вторые сутки нашли за тридцать верст. Мотор вывел из строя. Вот и стоит автомобиль, новенький, месяц только проходил. Евгений Васильевич-то ездит теперь на лошади. Не снимать же с рейса грузовик.

Парень слушал уже серьезно, а Леня увлекся и, повернувшись к нему лицом, продолжал:

— Не то какой-нибудь лентяй — он век в колхозе путем не работал — выклянчит машину, мясо в городе продать. Хоть и за плату, но других все одно досада берет. Им некогда разъезжаться, они работают. А Евгений Васильевич никого не хотел обидеть.

— Кому же понравится: одни вкалывают, другие налегке живут.

— А ему легко? День и ночь на ногах, о хозяйстве да о людях заботится. Он ведь по своей воле из вашего города приехал. На агронома там выучился, поработал года два, потом невесту свою привез. Теперь наша школа с учительницей. А до нее все убегали, хоть привязывай. Пришлют какую-нибудь, она с месяц похрабрится, а потом заскучает — и айда из села. Школа опять без учителя.

— Да, невеселые у вас дела, — высказался рыбак. — А председателю виноватых сразу наказать бы. Построже с ними.

— Надо, но уж такой он человек.

— Скажи, откуда ты обо всем знаешь? Вроде мал еще, — спохватился приезжий.

— Глаза есть, вижу. Уши тоже не заткнешь, слышу, что люди говорят.

— А ты смышленый, понятливый мальчишка. Наверно, и учишься лучше всех, на одни пятерки.

— Нет, не на одни пятерки, но лучше всех, — теперь уж не как Евгению Васильевичу, без задора ответил Леня. — Ведь я один в классе.

— Почему? — удивился рыбак.

— Потому. Одногодков моих в селе нет.

— Один ученик в классе — не представляю!

— Ты не учился так?

— Нет.

— А мне пришлось…

— Понятно, — рыбак, скрестив руки на острых коленях, смотрел поверх играющей блеском водной глади.

За прудом под нещадно палящим солнцем далеко стелилась ровная, широкая степь. Тих был голос мальчика, но, кажется, он достиг самых дальних ее пределов, опечалил солнечный свет над ней, лишил смысла раздолье самой степи. Там, в просторах, стало разом скучно и тоскливо после его невеселых слов, будто степь поняла свою бесполезность, что не нашла в себе щедрости — не произвела на свет сверстников мальчику, обездолила его детство.

— Ну, удачи вам, — парень поднялся. — А леску я тебе — в другой раз приеду — привезу.

— Не надо, я тряпок набрал, выменяю.

Рыбак был прав. Мальчики долго сидели над водой, но даже карась не шел на их удочки. Небольшой дневной ветер стих. Солнце, клонясь к вечеру, повисло над краем земли. Заглядевшиеся на поплавки, ребята не заметили, как бесшумно оцепили пруд «Жигули», «Москвичи» и «Запорожцы». Словно яркие разноцветные бусы унизали они берега по всей их извилистой кромке, а у самой воды лепилось множество серых фигур с удочками. Едва успел подрасти в пруду карп, городские рыбаки саранчой устремились сюда на всевозможных колесах.

Только что подъехавший салатного цвета «Жигуль» попятился к густому тальнику, разросшемуся на противоположном берегу. Двое приехавших долго возились в зарослях позади машины. Затем снова подрулили к берегу и скоро, прихватив удочки, отплыли на надувной лодке куда-то в хвост пруда.

Евгений Васильевич с парторгом не раз отбирали у браконьеров недозволенные снасти, и теперь они таятся, но все равно продолжают свое. Некоторые, дождавшись темноты, высыпают из мешков на дно добытый где-то на стороне комбикорм и примечают места. Ночью карп косяками устремляется на приманку — тут его и захватывают бреднем. Прямо-таки опустошают пруд.

На той стороне пастух Ефим Краюхин пригнал на летнюю карду стадо. Подъехали в автобусе доярки. Там поднялся веселый гомон: заработала электродойка, позванивали ведра и фляги, голосисто перекликались доярки.

Со сбивчивым топотом подбежали на водопой лошади. Стерегущий их в ночном конюх Мишуня, не слезая с седла, поздоровался с Ефимом через пруд и сообщил новость: