Всякому игроку тысячу раз приходилось и говорить, и слышать: эх, вот не везет-то, вам счастье, я не в ударе. В другой раз игрок жалуется, что он устал, «удар уже не тот». Иногда победитель говорит, что он сегодня «в таком ударе, как никогда». Подобных восклицаний не перечтешь, но все они сводятся к тому, что «сегодня» (именно сегодня) одному везет, а другому не везет.

Таким образом, игроки бессознательно признают, что есть какое-то странное, почти необъяснимое соотношение между расположением духа, успешностью игры и собственно «счастьем». В чем же состоит это соотношение? Следует ли допустить, что существует счастье на бильярде в прямом значении этого слова?

Прежде чем ответить на эти вопросы, исследуем игру игрока, когда он «в ударе» и ему «везет».

Игрок начинает играть, когда просто ему хочется поиграть или товарищ приглашает для компании ^{note 44}. Когда игроку хочется поиграть, он испытывает легкое возбуждение, проявляющееся в нетерпении занять место у бильярда. Он тщательно выбирает кий, посмеивается и спрашивает, почем будет игра. Если первые удары у него и не тверды, то скоро после двух-трех удачно сделанных шаров, он становится весьма самоуверен, даже дерзок и благополучно выигрывает партию.

Вторая партия, в которой сила противника по моральному закону всех игр будет сильнее напряжена, вновь развивается для него так счастливо, что ему останется только класть шаров.

Третья партия, в которой проявляется и без того упадок духа противника, выигрывается просто шутя. Партнер «игрока в ударе», хоть и равный в силе, начинает жаловаться на то, что «тот в ударе», и требует форы. Мало-помалу он «сбивается с кия», т.е. начинает играть значительно хуже, чем обыкновенно, и проигрывает подряд все партии.

Иногда «игрок в ударе» имеет дело с таким хладнокровным противником, который пережидает, когда кончится удар, и затем, возвысив ставку, отыгрывается, сбивает в свою очередь противника с кия и торжествует.

Впрочем, иной раз просто ничего не поделаешь с игроком в ударе.

Он так и лупит шаров, как ни отыгрывайся. Тогда, выдержав две-три партии и не видя перемен в ходе игры, хладнокровный игрок, все время игравший «во всю» свою игру, благоразумно отступает.

В чем же проявляется эта духовная сила удара и что за причины ее?

Трудно точно ответить на вопрос. Проявляется сила эта в том, что все бильярдные способности игрока временно напрягаются и достигают своего maximum'a. Так, зрение у него изощряется до того, что он почти не целится, удар приобретает необыкновенную точность, и, наконец, у него является род вдохновения в предугадывании замыслов противника и наисильнейшего противодействия ему. Будто нарочно, напр. при игре в пирамидку, игроку в ударе так и подставляются крупные шары, а противнику мелкие. При обоюдном отыгрыше — для одного свой шар всегда останавливается на удобном месте, для другого непременно у борта, да еще коле. Всего не перечтешь.

Дело в том, что бильярдная игра — искусство весьма тонкое, трудное и требующее многих условий для успешного выполнения. В ней все стоит в тесной связи и гармонии. Усильте здесь, ослабнет там и обратно. Трудно найти другую игру, в которой балансирование нравственных сил противников выражалось бы рельефнее, чем здесь. Эти колебания и влияют на выигрыш или проигрыш. У «игрока в ударе» — ряд прогрессивно возрастающих духовных импульсов, постепенно угнетая дух противника, в то же время наглядно проявляется в физических отправлениях организма: так чувства изощряются, деятельность кровообращения усиливается, глаза блестят, чувство усталости исчезает. Является довольство самим собой и какое-то внутреннее удовлетворение. Вот физиологические признаки, характеризующие «игрока в ударе».

Посмотрим теперь на игру игрока «не в ударе». Невнимательного даже наблюдателя поражает то, что он играет вяло и неохотно. Если он хорошо прицелится, то неверно ударит. Кажется, самый надежный шар и тот изменяет. Все это расстраивает игрока, действует подавляющим образом на его самообладание, и он начинает подряд проигрывать все партии.

В то же время и счастье ему не везет. То свой шар на себя упадет, то кикс выйдет, то наклейка соскочит. Он пьет воду, переменяет кии — ничего не помогает. Обыкновенно, он сильно утомляется, голова у него болит, и появляется озноб. Где уж тут до игры!

Из этого описания ясно видно, что игрок не в ударе переходит мало-помалу все обратные фазисы. Нравственное изнеможение влечет за собой физическое, тотчас обнаруживающееся в успехе игры. И затем опять-таки является счастье посторонней вещью.

Есть такие хладнокровные и выдержанные игроки, которые почти не испытывают только что описанного переходного состояния при игре. Да вообще, чем жизненнее и крепче натура, тем реже она недомогает, бывает не в ударе,— и наоборот, чем впечатлительнее, слабее и нервнее субъект, тем чаще и энергичнее проявляется у него подъем и упадок духа. Вот почему за некоторых превосходных игроков совершенно нельзя держать мазу. Этот закон, увеличивающий энергию победителя и ослабляющий побежденного, особенно рельефно отражается на войне. Раны у победителя заживают быстрее, чем у побежденного, он устает меньше, а делает больше. Болезни развиваются сильнее среди побежденных, чем среди победителей. Это все указывает на какое-то внутреннее флюидическое перемещение психофизических сил состязающихся.

Что ж теперь заставляет признавать счастье на бильярде?

А вот что:

Случается, что сходятся два игрока равной силы. Оба они ни «в ударе», ни «не в ударе». Начинается игра, и один выигрывает. На другой день опять сходятся эти же самые игроки, и опять кто-нибудь выигрывает. Чем объяснить такое явление? Скажут, что невозможно найти двух совершенно равносильных игроков. Вовсе нет. В бильярдной игре можно так точно числом очков измерить силу каждого игрока, приняв, напр., маркера за меру силы, что очень легко отыскать двух игроков положительно одной силы. Внимательно следя за их игрой, нетрудно убедиться, что одному везет больше, другому меньше.

В результате проигрыш или выигрыш. Иногда являются такие фуксовые партии, которые ничем нельзя иначе объяснить, как счастьем. Одним словом, счастье есть на бильярде, но оно не играет первенствующей роли как в других играх, и до известной степени оно в руках у самого игрока.

Давно заметили, какое важное место занимают игры в воспитании человека. Но педагоги, руководствуясь своими причинами, ни разу не упомянули нигде, что бильярдная игра может служить хоть отличным гимнастическим упражнением. Они решительно игнорировали бильярд.

С одной стороны, это происходило, разумеется, от того, что обыкновенно бильярды находятся в трактирах, куда вход их воспитанникам воспрещен, а с другой стороны, от того, что сами педагоги даже и не подозревают, какое огромное воспитательное значение может иметь бильярдная игра. Это не парадокс, а истина, которую я готов доказать рассуждениями и фактами.

Бильярд развивает характер, что очевидно только опытному наблюдателю. Старый и превосходный бильярдный игрок—философ, стоик и знаток сердца человеческого. Он осторожен и тверд. Он редко чему удивляется, он проницателен и памятлив. Он добродушен, его разговор исполнен неподдельного юмора. Сравните маркера и лакея. Маркер в громадном большинстве случаев получает 7 —9 руб. жалования в месяц, лакей 15 — 25. Маркер читает книги. Маркер сохраняет всегда собственное достоинство, вежлив, предупредителен и вовсе не раболепен, как лакей. Что же так облагородило маркера? Бильярд!

В 1882г. я жил одно время в Варшаве. Там на углу Нового света и Свентокшишской улицы была очень приличная «цукерня» (кондитерская) с бильярдами. Она находилась как раз в центре многих учебных заведений, и вот приходящие ученики в большую перемену, в 12 часов, сбегались сюда сыграть две-три партии и опять устремлялись в классы. Я часто посещал эту цукерню, где любил поиграть со старым маркером Каролем (Карлом) и послушать его рассказы. Там я видел из молодых игроков почти мальчиков и юношей, учеников более старших классов. Мелочь играла плохо, но между старшими попадались отличные игроки. Меня поражала свежесть, живость и понятливость этой молодежи. Они перезнакомились со мной, и надо было видеть их глубокомысленное внимание, с которым они слушали мои Наставления, и трудно описать то восхищение, с которым они встречали практическое исполнение того или другого теоретического вывода.