— Направо. Налево. Чуть правей.

Она шла в предвкушении, что вот сейчас объяснится с партизанским начальством, а парень получит взбучку за грубость: ведь нельзя же так помыкать человеком, кричать, словно на врага.

Наконец они пришли. Возле деревьев были понастроены землянки, в одну из них и повел Настю патрульный. В землянке было просторно, за столом сидели

люди в гражданской одежде и о чем-то оживленно разговаривали. Когда патрульный привел Настю, все сразу повернули головы в ее сторону. Пожилой мужчина, сурово оглядев Настю, строго спросил часового:

— Где взял?

Парень ответил и пояснил, что прикидывается «своей».

— Проверим. Отведи ее в особый, к Гурьянову. Он разберется.

Через пару минут она была уже у Гурьянова. Особист был молод, черняв, невысок ростом. Он раскуривал цигарку и что-то оживленно говорил пожилому партизану, затем, посмотрев на Настю, сказал:

— Ты обожди, Прохорыч. Потом все обмозгуем. Сейчас займусь этой девицей.

Мужчина ушел. Гурьянов предложил Насте сесть. Самокрутку погасил и, не глядя на гостью, как бы мимоходом спросил:

— Фамилия?

— Усачева Анастасия.

— Значит, бежали?

— Из лагеря сбежала, из того, что возле деревни Любони.

— А каким образом удалось сбежать?

— Вы что, не верите?

— Нет, почему же. Возможно, было и так. А до этого лагеря где были?

— В тюрьме сидела.

— В какой?

— Известно в какой, в Острогожской.

— За что туда попали?

— Как за что? Работала разведчицей. А у немцев — переводчицей.

— Ну, бросьте, Усачева, сочинять. Вы знаете немецкий язык?

— Если б не знала, не работала бы переводчицей. Меня сам секретарь подпольного райкома Филимонов к ним работать заслал.

— Неужели? — спросил особист таким тоном, что она поняла: он ей не верит. И вдруг стало обидно, горло перехватили спазмы, и она чуть не заплакала.

— Не верите?

— У нас такая работа — приходится во всем сомневаться. — Он помолчал и добавил: — Мне хочется тебе поверить, Усачева, но не имею на то права. Не имею. Надо проверить. А пока проверяем, посиди под арестом.

Она оказалась в небольшой землянке, где стояли самодельный топчан, небольшой столик, чурбан вместо табуретки. У самого потолка светилось небольшое оконце. Здесь она и должна была ждать, пока там, наверху, выясняют, кто она.

Ждала день, другой, третий, а результатов никаких. И лишь через неделю позвал Гурьянов и, предложив сесть, сказал:

— Личность твоя установлена, Усачева. Возвращаться тебе в Острогожск и в Большой Городец нельзя. Будешь пока здесь, в партизанском отряде.

— А оружие когда получу? — спросила она.

— Для чего оно тебе?

— Как для чего? — вскипятилась она. — Воевать буду. Фашистов бить. Я на них ой как зла!

— Не горячись, Усачева, не горячись,— начал успокаивать Гурьянов. — Ты ведь разведчица, знаешь немецкий. И оружие твое — разведка. Когда надо — пошлем туда, к ним... А сейчас пока поживи здесь, в лагере. Официально оформим переводчицей при штабе.

— Когда же пошлете туда?

— Придет время — пошлем. Потерпи немного.

Что ж, ждать так ждать. Она готова пойти куда угодно, выполнит любое задание. Только в город Острогожск уже нельзя. Там знают ее. Покажись на улице — моментально сцапают.

В партизанском лагере все шло своим чередом. Люди уходили на задания, некоторые не возвращались, приносили раненых товарищей, их лечили в санитарной части, а тяжелых переправляли через линию фронта. Где-то недалеко, в зоне, освобожденной партизанами, был небольшой аэродромчик, и там приземлялись самолеты Красной Армии. Доставлялись с Большой земли боеприпасы, продовольствие, медикаменты, прилетали и люди. Вот бы с ними поговорить, хотя бы посмотреть на них!

И вскоре эта возможность предоставилась. В партизанскую бригаду прибыл представитель Северо-Западного фронта в звании майора и в первый же день по прибытии пригласил на беседу Настю.

— Вот что, Усачева,— сразу начал он,— у тебя уже есть опыт разведчицы, и на курсы усовершенствования мы не будем тебя посылать в советский тыл. Время не ждет. Надо готовиться. Действовать будешь не одна: в помощь дадим радистку и еще одного сопровождающего. Человека надежного. Он — немец.

— Немец? — спросила Настя.

— Да, немец.

— С немцем не пойду.

— Он надежный немец. Антифашист. Перешел добровольно на сторону Красной Армии. Завтра с ним знакомлю. А для тебя надо придумать версию. Будешь там действовать под именем немки. Фамилия твоя — Мюллер, имя — Анна. Отец — Мюллер Карл Адольфович, по происхождению немец, из-под Новгорода, по профессии инженер, репрессирован в тридцать седьмом году, за что — не знаешь, судьба его тебе неизвестна. Мать тоже немка. Все это запомни и продумай. Так что ты с этого момента не русская, а немка.

Он долго инструктировал Настю, и она уже представляла, как будет работать там, в логове врага. Опыт на этот счет у нее уже имелся.

На другой день майор познакомил Настю с немцем Паулем Ноглером. Это был молодой человек высокого роста, белолицый, голубоглазый, рыжеватые волосы слегка кудрявились. Немец улыбнулся, показав белые зубы, и Настя в ответ улыбнулась. Он подал руку, отрекомендовался:

— Пауль.

Она назвала себя:

— Анна Мюллер. По-русски — Настя.

— Понимаю,— улыбнулся он. — Будем вместе работать.

— Будем, Пауль,— сказала она по-немецки.

— Очень хорошо,— ответил он по-русски, а по-немецки добавил: — На меня можешь положиться, Настя. Будешь невестой. Я — твой жених. Идет, хорошо?

Настя засмеялась в ответ так весело и непринужденно, что майор тоже заулыбался. Он понимал по-немецки и предложил:

— Пускай будет так. Жених и невеста. Документы оформим честь по чести, комар носа не подточит. Дополнительные инструкции получите в ближайшие дни.

В этот же день познакомилась Настя и с будущей радисткой Паней Кудряшовой. Кудряшова — небольшого росточка толстушка, с розовым румянцем, на подбородке ямочка, и на щеках, когда улыбалась, тоже проступали маленькие ямочки. Паня оказалась веселой, общительной; она уже не раз забрасывалась за линию фронта и чуть было не попала в лапы к фашистам, но смекалка помогла ей вырваться из беды.

— И этого немчика-красавца посылают с нами? — спросила она у Насти. — А не перекинется к своим? Как в народе говорят: сколько волка ни корми, он все в лес смотрит.

— Ему сам майор доверяет,— ответила Настя. — Да и немцы — не все враги. Есть антифашисты, коммунисты. Мы же не против немцев, а против фашизма. И среди немцев есть люди, которые ненавидят фашизм.

— Это, конечно, верно,— согласилась Паня,— но осторожность надо проявлять. Всякое бывает... А впрочем, поживем — увидим.

— Ты, Панечка, по-немецки знаешь? — спросила Настя.

— Кой-что понимаю, но говорю плохо. Все же наш русский язык куда лучше. Как ты думаешь?

— Я тоже люблю свой родной язык, очень люблю. Однако и немецкий, если разобраться, тоже неплохой. Даже Ленин разговаривал на немецком. Так что советую тебе его изучить.

— А к чему? Ты хорошо разговариваешь, а Пауль еще лучше. Вдвоем вы как-нибудь столкуетесь, а я, если что, буду молчать.

Партизаны взрывали рельсы и мосты, уничтожали гарнизоны фашистов, склады с боеприпасами и горючим. Жизнь крутилась и вертелась со всеми своими опасностями, радостями и печалями, и Настя постепенно входила в круговорот этой необычной и кипучей жизни, и в ней с каждым днем загоралась жажда немедленного действия. Она хотела пойти на любое боевое задание, хотела встретиться с врагом лицом к лицу с оружием в руках. Но ее почему-то не брали на боевые задания, а причины она не знала, и однажды, не вытерпев, обратилась непосредственно к своему командиру партизанской бригады. Она ни разу с ним не разговаривала и робела к нему подойти. Он посмотрел на нее, определяя, кто такая, подошел поближе, спросил:

— Из какого полка?