Первым делом завязал Мирче глаза, полотенцем связал руки, закрепив для верности проволокой, в рот ему сунул его собственные вонючие носки, найденные под топчаном. Очнувшись, Мирча стал мычать и вертеть головой. Я подумал, затем простыней связал ему и ноги, но достаточно широко, ходить сможет и ладно. Толкнул его на топчан, сам повытирал везде, где можно, следы своего пребывания еще одним полотенцем, найденным в купе; затем вышел, проволокой легко стянул дверь снаружи, но на замок не стал запирать. И так сойдет. Отомстил, стало быть. Успокоил душу.

Скрытно вернулся на территорию завода, полотенце, прихваченное с собой, закопал в куче мусора, протер руки песком, затем тщательно вымыл с мылом. Аккуратно вытрусил свои вещи, переоделся в другие, переобулся, ботинки, в которых ходил на «дело», закинул далеко в отсек. Виктора в вагоне не было, и я, забравшись на верхнюю полку, стал думать.

Сдохнет ли Мирча в своем вагоне, или выкарабкается каким-либо образом, меня сейчас это мало волновало – такой злой я на него был. Важнее было обеспечить себе алиби. Оно должно быть простым и все ясно объяснять, а то, что в данный момент мой напарник в вагоне отсутствовал, было для меня одновременно и хорошо и плохо. С одной стороны, я мог сказать, что безвылазно находился в вагоне, спал, и, следовательно, к тому, что происходило с Мирчей в эти часы, отношения не имею. С другой стороны, Витя в этой истории был слабым звеном: он мог и помочь, сказав, что был рядом со мной все это время, а мог под давлением следствия, – а я уже начинал понимать, что оно, это самое следствие, обязательно будет, – расколоться и рассказать что да как.

А там – все наши проводники и даже начальник заводского снаб-сбыта в курсе: между мной и Мирчей произошла ссора. У меня, конечно, была надежда на то, что все обойдется, Мирча как-нибудь развяжется и данное происшествие в итоге послужит этому жлобу хорошим наглядным уроком – пусть, наконец, поймет, что такое хорошо, а что такое плохо, и научится себя вести.

Но, оставался еще вариант, что он может дорогой не развязаться и тогда… Чего-чего, а смерти я ему не желал. Конечно, при фатальном исходе следствие может предположить, что его уже в дороге связали, ограбили и так далее… Но первое подозрение, что вполне естественно, падет на меня.

Пришел Виктор, и, не вдаваясь в детали, я сказал ему, чтобы он подтвердил в случае необходимости, что я вагон не покидал и весь вечер проспал.

Ночь я спал плохо – крутился, вставал каждый час, пил воду, а утром мои тревоги и волнения прервались – началась работа: из наших цистерн стали брать анализы, затем трое мужиков принялись считать количество сдаваемого вина.

Не мудрствуя – к чему учитывать такие данные, как температура вина, расширительная сила и так далее, – грузины делали количественный расчет очень просто: ведрами доливали вино из одной цистерны в другую и считали, сколько туда поместилось – это, якобы, и было недостающее количество.

А у меня в одну из бандур вообще около полутонны еще с завода не долили – не хватило нужного вина, да и не наливают у нас в точности, под завязку – вино ведь не вода, оно, нагреваясь, имеет свойство расширяться.

Грузины продолжали мерить ведрами, а я помалкивал, понимая, что законов в этой республике не существует, погавкайся я сейчас с ними, так еще неприятности себе на голову накликаешь. Но все же под конец не выдержал, нервы сдали:

– Жлобы несчастные. Мало вам, что ли, что три года назад все руководство завода по решению суда перестреляли к еб…ям собачьим (об этом факте нам поведали словоохотливые русские работники завода), вы опять жадничаете? Некому здесь продавать, некому, поймите, мы сами рады от вина и от вас самих поскорее избавиться.

Работники загудели недовольно, но ускорились и вскоре завершили работу.

Подошел Виктор, шепнул:

– У нас же, если что, есть оправдание, бочка-то течет.

– Молчи пока об этом, если вопрос встанет всерьез, тогда можно будет сделать экспертизу бочки, – сказал я. – Но, думаю, этого не потребуется.

К вечеру нас слили. Если с количеством и спиртовым показателем все выйдет хорошо, загадал я, завтра еще до обеда мы отправимся в обратный путь. А там – ищи свищи, и за Мирчу я не ответчик.

В итоге документы мы получили чистые – один к одному; и вздохнули с облегчением.

– Эй, хозяева, – обратился я к начальнику снабсбыта, а заодно и другому – цеха приемки, когда они в своих, надетых на голову коронных кепках-аэродромах о чем-то увлеченно по-грузински разговаривали. – Сколько слышал и читал в газетах и книгах об этом – кавказская гостеприимность, грузинское радушие, а все не пойму – это о чем? Вина вашего я не пробовал, шампанского – тем более, завтра уеду, забуду про Грузию, и вспомнить будет не о чем.

– Эха, – крякнул Тамаз, начальник цеха, и, подозвав к себе одного из рабочих, что-то зашептал ему на ухо. Затем, уже громко – мне:

– Обижаешь, бидже, не говори так больше, да.

Рабочий вскоре вернулся, в руках он держал четыре бутылки охлажденного шампанского.

Я повеселел:

– Вот, это я понимаю, это по-нашему.

Выпили за грузинско-молдавскую дружбу, затем, как водится, за здоровье родителей, братьев, сестер и всех остальных родственников каждого из присутствующих, включая двоюродных и троюродных дядюшек и тетушек. Когда стемнело, мы продолжили возлияния у костра уже в коллективе проводников.

– Ты помнишь, я тебе рассказывал, что застукал свою жену, вернее, узнал о том, что она мне изменяет? – слегка волоча языком от выпитого, сказал мне Степан.

– Да, что-то такое припоминаю, – ответил я, – но смутно.

– Ну, если быть точнее, не застукал, а сосед мне об этом рассказал. Что какой-то «жигуль» зеленого цвета несколько раз привозил ее домой поздним вечером, когда я в рейсе был. – Я кивнул и он продолжил: – Так вот, приезжаю я с рейса, ну любовь там, сам знаешь как после разлуки, восторги, поцелуйчики, а на вторую ночь моя ненаглядная говорит: «Дорогой, а ты знаешь, что мы сами себя в любви обкрадываем?» – «А что же у нас не так, дорогая?» – спрашиваю я удивленно. – «А то, что все семейные пары живут сейчас полноценной сексуальной жизнью, а не так, как раньше». – «Это как же, милая?». – «Целуют друг друга туда, ну, ты понимаешь, куда, а женщины еще дают в попочку… ну, это…». – «А это не больно?» – спрашиваю. – «Целовать?» – удивилась она. – «Нет, в попочку трахаться?» – спросил я нетерпеливо. «Ну, не знаю, для двух любящих друг друга людей в поисках взаимного удовольствия нет никаких границ. Так что, милый, если ты не против, я готова на эксперимент» – красиво завершила моя милая этот нелегкий для меня разговор. «Ну хорошо, – согласился я. – Тогда давай, милая, действуй».

И что ты думаешь, моя жена, единственная и ненаглядная, с которой я прожил вместе восемь лет, опускается передо мной на колени и берет в рот. Как тебе это нравится, а? Конечно, не очень грамотно, то слегка прикусит, то изо рта потеряет, но, видно, что с большим желанием женщина старается. Ну, кончил я, наконец, а она сглотнула и говорит: «Теперь ты». – «Что я, – «не понял» я». – «Теперь ты туда», – говорит она мне и руками, руками мою голову к себе между ног пихает. «А тебе лизать будет тот, – говорю я, обозлившись, – кто тебя этим глупостям обучал. Неплохо же ты, дорогая, подготовилась к встрече с мужем, из зеленых «жигулей», говорят, целый месяц не вылезала».

Видел бы ты в эту минуту ее лицо. На другой день с утра я ее, стерву, из дома выгнал, и вещи за двери выбросил. Ребенка только жалко, сын у меня с ней.

– Ну, и что же потом? – теперь мне стало по-настоящему интересно, что же было дальше.

– А уже через неделю я опять женился, на своей соседке, молодухе, ей 22 года всего, а той уже тридцать один стукнул. Раньше я как-то не думал об этом, а теперь понял – разница даже в этом возрасте заметная – ну, там, тело лучше, кожа, и молодая гибче, конечно. В постели, я имею в виду.

Я согласно покачал головой, а потом спросил: