Не стану подробно описывать антиохийцев. Их дурной нрав общеизвестен. Они славятся изнеженностью, легкомыслием и вздорным характером, их любимые занятия - скачки, азартные игры и мужеложство. Впрочем, сам город очень красив, удачно расположен, и климат там благодатный. Прямо напротив острова, на котором стоит мой дворец, находится большой сирийский квартал. Посетить его - все равно что съездить в Персию, так веет Востоком от наружности людей и их одеяний. А в южной части города и вдоль дороги в Дафну - многочисленные усадьбы иудеев. Они здесь большею частью земледельцы, получившие землю в награду за военные заслуги. К ним я еще вернусь.
В первые недели в Антиохии, когда я еще, так сказать, "пользовался популярностью", я, как и положено, являл себя народу. Правда, на ипподроме меня подняли на смех из-за бороды, но смех еще был вполне добродушный. Я также посетил театр, который высечен в склоне горы Сильпия, - природа, казалось, специально предназначила это место для амфитеатра, сделав круглый изгиб. В тот вечер давали Эсхила, так что я не потратил времени даром: ведь в соответствии с обычаем я должен смотреть в театре одни комедии. Императоры по большей части народ легкомысленный, и директора театров приберегают для них самые дурацкие фарсы. Так, любимым драматургом Константина был Менандр, Констанций, вероятно, тоже любил легкую комедию, но это точно не известно, ибо, появляясь на публике, он никогда не смеялся и не улыбался. Такой он создал себе образ. Вряд ли он мог по достоинству оценить классические комедии: их искрометный язык, насыщенный каламбурами и игрой слов, скорее всего, был выше его понимания. К счастью, комит Востока дядя Юлиан хорошо знал мои вкусы и избавил меня от комедий. Я с большим удовольствием посмотрел спектакль - это был "Прикованный Прометей".
Значительная часть времени уходила у меня на суды. Дел там было немыслимое количество, а мое присутствие еще усугубляло положение. Когда в город прибывает император, все тяжущиеся стараются попасть на суд к нему. Им кажется, что он беспристрастнее (верно) и что его приговор будет более мягким, так как он заискивает перед чернью (в моем случае это заблуждение).
Хотя император действительно старается быть более снисходительным, чем местный судья, некоторые адвокаты неизбежно начинают злоупотреблять монаршей милостью, и тогда гнев побуждает нас к решениям, о которых потом приходится сожалеть. Зная об этой черте своего характера, я попросил городского префекта останавливать меня всякий раз, когда ему покажется, что я начинаю горячиться и терять самообладание или говорить не по существу. Поначалу он робел, но потом освоился и очень помогал мне, что называется, не сбиваться с курса.
Из чистого любопытства я спрашивал каждого из тяжущихся, какова его вера, и думаю, что большинство отвечало честно. Немало из них называли себя галилеянами, а ведь ложь могла бы облегчить решение дела в их пользу (так они, во всяком случае, думали). Вскоре всем стало ясно, что я не позволяю своим религиозным пристрастиям влиять на исход дела. После этого многие из тех, кто прибегал к моему суду, во всеуслышание объявляли себя галилеянами и требовали осудить своих противников - иноверцев.
Антиохийские галилеяне делятся на слепо верующих Арию и колеблющихся, и они проводят время в беспрестанных раздорах. В городе есть также немало твердых в вере эллинов, но они не имеют влияния. Потенциально многие не прочь к нам примкнуть, но мы топчемся на месте, ибо жителям Антиохии просто недосуг поразмыслить всерьез о религии. Назарей им нравится, потому что он "отпускает" все грехи и преступления одним окроплением водицей, якобы святой, хотя никто не видел, чтобы этой водой удалось свести даже бородавку! В споре с епископом Мелетием я как-то коснулся одного забавного парадокса. У нас с ним было всего две встречи. Первый раз мы друг друга прощупывали, во второй - оба были вне себя от гнева. Во время нашей первой встречи Мелетий уверял меня, что Антиохия сплошь галилейский город. И не только потому, что многих жителей этого города крестил сам Павел из Тарса, - именно в Антиохии галилеяне стали называться "христианами". Сколько высокомерия в этом слове!
- Но, епископ, если твои земляки так привержены Назарею, почему же весь город оплакивает смерть одного из наших богов - Адониса? - спросил я его.
- Со старыми обычаями трудно расстаться, - пожал плечами Мелетий.
- Со старой верой тоже.
- Для них это всего лишь еще один праздник.
- Но ведь они нарушают заповедь: "Да не будет у тебя других богов перед лицом Моим".
- Август, мы с этим боремся.
- Но как можно галилеянину верить сразу в Адониса и в мертвеца, которого вы именуете богом?
- Когда-нибудь мы убедим их отказаться от всех нечестивых праздников.
- Если только до этого времени мне не удастся обратить их к Единому Богу.
- То есть к сонму языческих богов?
- Каждый из них есть ипостась Единого.
- Единый Бог - это бог христиан.
- Но разве не написано в Писании иудеев, которое вы также признаете священным, поскольку в него верил Назарей…
- Оно воистину священно, Август…
- Разве не сказано в нем, что высшее божество иудеев -"ревнивый бог"?
- Так оно и есть.
- Но разве не именует он себя богом одних лишь иудеев?
- Он всеобъемлющ…
- Нет, епископ, Яхве - это бог одного еврейского народа, подобно тому как Афина - богиня афинян. Он и не претендовал на имя Единого Бога, так как был ревнивым богом одного малочисленного племени. Если это так, то он по определению не может быть Единым Богом, который, согласись, заключен во всем, так же как все сущее включает в себя его.
Я говорил с такой горячностью, потому что именно в это время трудился над своей книгой "Против галилеян". В ней я вслед за Порфирием указываю на многочисленные примеры неправоты безбожников, и в особенности обращаю внимание на противоречия в их Священном Писании. Епископы обычно смотрят на них сквозь пальцы, так как считают это знаком божественной тайны. Между тем это явное доказательство того, что их религия придумана людьми для утешения рабов и необразованных женщин.
Вплоть до самого отъезда из Антиохии я продолжал пользоваться популярностью в судах и, пожалуй, больше нигде. Так вот, сознаюсь, в некоторых отношениях я тщеславен, даже очень, и рукоплескания мне нравятся; впрочем, это недостаток многих, исключение составляют величайшие из философов. Однако я льщу себя надеждой, что могу отличить искреннее восхищение от деланного. Антиохийцы - народ шумный и к тому же записные льстецы. Однажды я решил показать им, что не так прост, как они думают. После того как я произнес длинный приговор по очень запуганному делу, публика в зале суда разразилась оглушительными овациями, послышались возгласы: "Судья праведный!" На это я ответил: "Я должен был бы прийти в восторг от этих знаков одобрения, но не могу. Ибо, к сожалению, знаю: у вас есть возможность меня восхвалять за правильное решение, но вы не вправе порицать меня, если я ошибусь".
В первые месяцы пребывания в Антиохии я не принадлежал сам себе. Все мое время без остатка было посвящено государственным делам и судопроизводству. Лишь в октябре я выкроил время, чтобы совершить жертвоприношение в храме Аполлона в Дафне. Я пытался сделать это раньше, но неотложные дела постоянно требовали моего присутствия в городе. Наконец все было готово. Обычай требовал, чтобы жертвоприношение было совершено на заре, в храме Зевса Возлюбленного в старой части Антиохии. К немалому удивлению всех антиохийцев, я объявил, что пройду пять миль до Дафны пешком, как обычный паломник.
В день жертвоприношения меня разбудили до восхода солнца, и я вместе с Максимом и Оривасием, который ворчал, что его подняли в такую рань, отправился через реку в сирийский квартал. Меня, как простого городского судью, сопровождали только лучники. Я надеялся остаться незамеченным, но не тут-то было: весь квартал уже был на ногах. Все знали, что на заре я должен совершить жертвоприношение.