Прожектора
Моя тетрадь, не трать
страниц на пустяки.
Реши: пусть из души
к тебе идут стихи.
Не скрой, с какой тоской
я здесь бродил без сна.
Конец — у двух колец
нет общего звена.
А в городе весна.
Иллюминован сад,
и улица тесна,
и лица не грустят.
Прожектора в саду
лучи возносят вверх.
Фонтаном на звезду
несется фейерверк.
Есть отраженный свет,
и есть зажженный свет,
а между ними нет
ни солнца, ни планет.
О, нелюбовь, — ты ад,
где пустотой казнят,
где ни ночей, ни дней,
ни света, ни теней!
А ведь любовь была!
И, как кометный хвост,
она меня влекла
сквозь миллиарды звезд.
О, фейерверк в саду,
о, озаренье туч!..
Прожектора! Я жду.
Мне тоже нужен луч.
Глухие стены
Фасады! Вы честны.
Вы смотрите правдиво
лепным лицом стены,
задуманной, как диво!
Собор — он как собор,
на то и колоннада.
Вам никого собой
обманывать не надо.
Когда расстрелян царь
Растрелли не всесилен,
стиль Зимнего дворца
не стал грядущим стиле
Фасады не таят
своих примет, как ребус;
не скажет: «Я театр» —
Петра и Павла крепость.
Ваш вид, и цвет, и рост
для сути вашей создан,
раз Пулково для звезд,
и купола — по звездам!
Змеевиками труб,
призывами у входа
всем говорит: «Здесь труд!» —
простой фасад завода.
Но среди честных стен
имеются глухие;
на них косая тень,
их умыслы плохие.
Безлицым кирпичом
покрытые, без окон —
они, мол, ни при чем
в политике высокой.
Но это ложь! На них
и имена стояли,
вокруг орлов двойных
аршинные медали.
И знает та дыра,
закрашенная буро,
кто Поставщик Двора
и чья Мануфактура…
И есть под краской перст,
торчащий из манжета, —
еще Брокар, мол, есть
под вывеской Ленжета.
Закрашен твердый знак,
но лезет из-под пятен
то — с ером «Русскiй банкъ»,
то «Рѣчь» с кадетским ятем.
Лишь маляры затрут
тень шоколада «Сiу»,
а тени — тут как тут
зовут «спасать Россiю»…
Но ты смешна, стона!
От «Речи» и банкиров
Россия спасена, в ней
бьется сердце мира.
Я друг правдивых стен,
стен с окнами и дверью,
я друг… Но вместе с тем
брандмауэрам не верю.
Так и с людьми — нельзя
в их правде убедиться,
не заглянув в глаза
и не поняв их лица.
Эй, маляры! Прочней
глухие стены красьте.
Приметам прошлых дней
не возвратиться к власти!
В Пушкине
Подумать, сколько дел
у метел и лопат!
Лицейский старый сад
засыпал листопад,
и Царское Село,
как лето, отцвело.
Но все летят с ветвей
обрывки летних дней.
К скамье из чугуна
спустился желтый лист;
над ним литой рукой
подперся лицеист.
Он думает, пока
сад, осыпаясь, вянет:
«Унылая пора, очей очарованье,
приятна мне твоя прощальная краса…»
Засыпана скамья.
Осыпались леса.
И листья все желтей,
и ветер вертит их.
А лицеист уснул
среди стихов своих.
Моряки
О русских моряках
преданье берегущий —
на островке в саду
поставлен «Стерегущий».
Он потерял своих
и вышел в тыл к японцам,
к нему — наперерез
шли флаги с желтым солнцем.
На шлюпки! Двадцать рук
оторвались от троса,
но в корабле, внизу,
остались два матроса.
Зальются очи вдов
горючими слезами…
— Микаде, что ли, сдать
Андреевское знамя?
Помилуй нас господь!..
Задраить горловины… —
И клепаный кингстон
как зев открылся львиный.
И родился фонтан.
Предание хранит он.
И Тихий океан
волнуется гранитом.
Не устает вода
в кингстон открытый литься.
И живы имена
на бронзовой таблице…
Сиять шапки! Слава им.
На рукотворной глыбе
живут два моряка.
Не умерла их гибель.
Но есть и Красный флаг!
На пристани у пирса
другой судьбы корабль
к граниту прикрепился.
Он дремлет. Тишина.
Лишь пушки да приборы…
Но как мне увидать
вас, моряки «Авроры»?
Где первый комиссар?
Где бомбардир-наводчик?
И делегаты где
от питерских рабочих?
Ваш крейсер в три трубы
пол — от кормы до носа!
Но как вам доложить,
куда ваш залп донесся
и как на кумаче
призыв «За власть Советов»
стал утренней зарей
двух полушарий света?
Где ваши имена?
Куда вы делись, братцы?
Нам надо ж постоять,
подумать, разобраться,
кто жив, а кто погиб
с заветными словами…
И шапки снять с голов,
склоненных перед вами.
Весь Ленинград вас ждет.
Пора и в бронзу влиться,
чтоб были всем видны
живые ваши лица.
Ни взгляда. Ничего
не говорит искусство.
Товарищи! Без вас
на набережной пусто.