Я не спускал глаз с босса. Каждый его жест или гримаса казались мне достаточным материалом для написания многостраничных интерпретаций, для создания нового тайного языка знаков. Бессловесный диалог с сыном выглядел очень странно. Винченцо показал на безымянный палец своей левой руки указательным правой, будто спрашивая, где обручальное кольцо. Босс поднял руки к голове, к ушам и изобразил руль, который он якобы крутит. Мне не удавалось проникнуть в суть этих жестов. По версии газетчиков Винченцо задал отцу вопрос, почему тот без кольца, а он ответил, что карабинеры забрали все золото. По окончании пантомимы, состоящей из жестов, гримас, подмигиваний, шевеления губами и прижатых к стеклу рук, Паоло Ди Лауро замер, глядя на сына с улыбкой. Они поцеловались через стекло. После слушания адвокат обратился к судье, чтобы отцу разрешили обнять сына. Разрешили. Подсудимого охраняли семеро полицейских.

«Ты бледен», — заметил Винченцо, а отец ответил, пристально глядя ему в глаза: «Уже много лет это лицо не видит солнца».

Скрывающиеся от правосудия преступники часто теряют жизненную энергию еще до ареста. Когда долго прячешься, начинаешь остро ощущать невозможность воспользоваться собственным богатством, поэтому боссы особенно сильно чувствуют связь со своими людьми — она становится единственным объективным мерилом их экономического и общественного успеха. Сложная система защиты, нездоровая, доходящая до психоза потребность просчитывать каждый шаг, заточение большую часть времени в одной и той же комнате, откуда осуществляется управление делами, — все это делает скрывающихся боссов заложниками собственного бизнеса. Какая-то синьора в зале суда рассказала мне один эпизод из подпольной жизни Ди Лауро. Она выглядела как учительница и была крашеной блондинкой, волосы отливали желтизной, а отросшие корни выдавали натуральный цвет. Ее голос был низким и чуть охрипшим. Речь шла о тех временах, когда Паоло Ди Лауро еще колесил по дорогам Секондильяно, вынужденный действовать соответственно всяким продуманным до мелочей стратегиям. Казалось, женщина даже сочувствует боссу, поскольку ему пришлось терпеть такие лишения. Она поведала, что у него было пять одинаковых машин: совпадали цвет, модель и номер. Когда ему надо было куда-то попасть, то одновременно выезжало пять машин, и он, естественно, сидел лишь в одной из них. Каждый автомобиль сопровождали телохранители, но даже они не знали наверняка, где сейчас находится босс. Машина выезжала за ворота виллы, и за ней пристраивалась охрана. Так с большой долей вероятности можно избежать предательств, но эта тактика еще и открыто сообщает о передвижениях босса. В голосе синьоры звучало сострадание: человек, вынужденный все время опасаться за свою жизнь, обречен на страдания и одиночество. Когда вся эта суматоха с языком жестов, объятиями, приветствиями и подмигиваниями подошла к концу и люди, принадлежащие к самым опасным кругам Неаполя, расселись по местам, отделявшее босса стекло было покрыто всевозможными пятнами: отпечатками ладоней и губ, жирными следами.

Менее чем через сутки после ареста Ди Лауро около транспортной развязки в Арцано обнаружили дрожащего как осиновый лист молодого поляка, который волок куда-то здоровенный мешок. Юноша был забрызган кровью, страх лишил его возможности нормально двигаться. В мешке оказалось тело. Перед смертью человека пытали, изуродовав до такой степени, что тело казалось выпотрошенным. Даже если заставить кого-то проглотить бомбу, чтобы она взорвалась у него в желудке, это будет гуманнее. Тело принадлежало Эдоардо Ла Монике, но опознать его не представлялось возможным. От лица остались одни губы, все остальное являло собой кровавое месиво. Израненное тело было покрыто коркой запекшейся крови. Мафиозо связали и на протяжении нескольких часов били доской, из которой торчали гвозди. Каждый удар оставлял на теле рану, он не просто ломал кости, но перфорировал плоть, вгоняя в нее гвозди. Пленнику отрезали уши и язык, сломали запястья, выдавили плоскогубцами глаза, а он при этом был еще жив и даже в сознании. Смерть наступила, когда ему раздробили лицо молотком и полоснули ножом по рту, так что получился крест. Тело должны были отнести на помойку, чтобы потом его, уже разложившимся, нашли в куче мусора. Всем понятно написанное кровью послание, хотя на трупе можно разглядеть только следы пыток. Ушами он слышал, где прячется босс, запястья направляли движения рук, бравших деньги, глаза видели, как ему отрезали язык, с помощью которого было совершено предательство. Разбитое лицо означало двуличие, с которым он совершил преступление против Системы. Метка на губах запечатала их навеки за предательство. Эдоардо Ла Моника не имел судимостей. Фамилия говорила за него: он принадлежал к одной из семей, сделавших Секондильяно землей каморры и центром предпринимательства. С этой семьей были связаны первые шаги Паоло Ди Лауро. Обстоятельства смерти Эдоардо Ла Моники и Джулио Руджеры очень похожи. Обоих пытали и истязали с особой жестокостью за несколько часов до ареста боссов. Освежеванные, искалеченные, выпотрошенные. Уже давно не видели подобных убийств со времен Кутоло и преданного ему киллера Паскуале Барры, по кличке Животное, который стал известен после убийства Фрэнсиса Турателлы прямо в камере: Барра вырвал руками у того из груди сердце и впился в него зубами. Подобные ритуалы отошли в прошлое, но секондильянская файда вытащила их вновь на свет, превратив каждый поступок, каждый сантиметр плоти, каждое слово в средство объявления войны.

На пресс-конференции руководители СОО заявили, что арест стал возможным, когда удалось выследить женщину, покупавшую для Ди Лауро его любимую рыбу пагеллу. Эта история уж больно походила на попытку разрушить образ всемогущего босса, окруженного сотней охранников, которого в итоге погубил собственный желудок. В Секондильяно ни на секунду не поверили, что полицию вывела на след пагелла. Многие указывали на Службу информации и демократических гарантий как несущую ответственность за арест. Служба информации действительно принимала участие в происходящем, что признавали даже силы правопорядка, но в Секондильяно было чрезвычайно трудно обнаружить ее присутствие. Угадывалось нечто, весьма близкое к версии многих репортеров: по их мнению, Служба информации и демократических гарантий подкупила нескольких местных мафиози в обмен на информацию или невмешательство. Я узнал об этом из обрывков разговоров в баре. Люди за чашкой эспрессо или капучино с круассаном бросали фразы вроде: «Ну, тебе же приплачивает Джеймс Бонд…»

Дважды за короткий период мне довелось услышать зашифрованное или беглое упоминание об агенте 007. Слишком незначительное и смехотворное наблюдение, чтобы делать какие-либо выводы, но в то же время слишком странное, чтобы не обратить на него внимание.

Секретные спецслужбы могли бы осуществить арест Ди Лауро, войдя в доверие к ответственным за охрану и переманив их на свою сторону, после чего им не составило бы труда нейтрализовать часовых, чтобы те не подняли тревогу и не предупредили босса. Семья Эдоардо Ла Моники отрицает какую бы то ни было его причастность к происходящему и уверяет, что он никогда не был членом Системы и вообще боялся клана вместе с его делами. Может, парню пришлось расплачиваться вместо кого-то из родственников, но тщательно продуманная пытка была, скорее, предназначена для испытания ее на себе, нежели для передачи некоего сообщения другому.

Однажды неподалеку от места, где нашли Эдоардо Ла Монику, я увидел группу людей. Один из них стал показывать на свой безымянный палец, а потом касаться головы и шевелить губами, не произнося ни слова. Перед моим взором тут же, как вспышка, возник зал суда и Винченцо Ди Лауро, совершающий странный и необъяснимый поступок: после долгой разлуки с отцом он первым делом интересуется, куда тот дел кольцо. Кольцо по-неаполитански звучит как «аньелло». Под этим жестом подразумевался Аньелло и обручальное кольцо в значении верности. Соответственно, речь идет о предательстве и одновременно о семье — его источнике. Вот кто виновен в аресте. Вот кто проговорился.