Тигран посмотрел удивленно, потом ткнул пальцем в клавишу интеркома.

— Ник! Верни один из зондов в район Вагры. Туда, где стоят бронемашины и посты… — он взглянул на Марана — туда ли, Маран молча кивнул.

Засветился большой экран, замелькали облака. Маран нетерпеливо кусал губы. Наконец зонд вынырнул из облаков прямо над скоплением людей и машин. Все то же самое. Толпа продолжала напирать на кордон, а армейцы отталкивали наиболее ретивых, не стесняясь ни в жестах, ни, видимо, в выражениях, все чаще отвешивая пинки и все охотнее пуская в ход приклады.

— И главное, сами же стоят в опасной зоне, — флегматично заметил Петерс.

— Ну и черт с ними, пусть стоят! — выпалил в сердцах Дан. — Пропади они все пропадом!

Маран искоса взглянул на него.

— Кто — они?

— Армия.

— Армия — понятие растяжимое, — сказал Маран сухо. — Армия это и изиевские каратели, и такие, как Санта.

— Санта — особый случай.

— Ошибаешься. Ты забыл о всеобщей воинской повинности.

— А что это такое? — вмешался любопытный голос оператора.

— Закон, по которому все мужское население обязано служить в армии, — машинально ответил Дан.

— Как все? Совсем все? — переспросил оператор. — Кто хочет и кто не хочет? Какой от этого прок? Разве можно хорошо делать дело, которое… которым занимаешься против собственного желания?

— Можно плохо, зато бесплатно.

— Бессмыслица какая! А у нас, на Земле, такое было?

— Кажется, в двадцатом веке, в тоталитарных государствах, у всяких там фашистов и коммунистов… Маран, а может, это спецвойска? Помнишь, ты мне говорил, что для подобных дел существуют специальные карательные отряды?

— Нет, по-моему, это обычные войска, — ответил Маран, напряженно всматриваясь в экран. — Но даже если б это были они… Армия всего лишь орудие.

— Ну и что?

— Есть такая поговорка: только дурак воюет с топором, умный ищет руку, которая топор держит… Наконец!

Начало происходящего на большом экране уловил только сам Маран — потому что ждал его. Дан увидел уже, как армейцы отходят в сторону, освобождая проходы между бронемашинами, как в эти проходы устремляется людской поток, и почти сразу же — как одна за другой разворачиваются сами бронемашины и уходят в направлении Вагры.

— Что это на них нашло? — изумленно спросил Петерс.

Вопрос повис в воздухе. Дан открыл было рот, но передумал, Наи тоже молчала, а Маран продолжал стоять перед экраном, внимательно вглядываясь в него.

— Нет, кто-нибудь может мне объяснить, почему они вдруг сорвались с места?

Маран повернулся к сидящим, но сказать ничего не успел, Тигран опередил его.

— Твоих рук дело? Конечно, через Тонаку. Все правильно. Между прочим, я еще вчера вечером о нем подумал.

— Я тоже подумал, — откликнулся Маран. — Но у Тонаки нет выхода на средства информации, поэтому…

— Можешь не объяснять.

— И потом, Тонака для меня все-таки не Мит или Навер, стопроцентной уверенности у меня не было — ни вчера, ни сейчас, да и в будущем…

И не зря, подумал Дан. Правда, Тонака в определенной степени выручил Марана из подвалов Крепости… в определенной, поскольку… Он вспомнил толпы людей на улицах Бакны, на площади Расти, у Крепости, сидевших, стоявших, лежавших на мостовой и готовых оставаться там хоть до скончания века… а точнее, пока Марана не выпустят… Так что Тонака Тонакой, но если б не жители города Бакна, если б не Поэт, который был зачинщиком всей этой кутерьмы… А Тонака был обязан Марану не меньшим, собственной жизнью, ведь это Маран вытащил его из тюрьмы… Более того, поддержи он Марана в тот критический момент, на Собрании, возможно, не пришлось бы потом вызволять его из Крепости, ни Тонаке и никому другому…

Прозвенел сигнал вызова. Маран поднял руку, призывая к тишине.

— Маран, — торопливо проговорил Мит. — Тонака согласен с тобой встретиться.

— Сейчас?

— Сейчас он поехал на совещание правительства. Через два часа он будет на своей квартире. Если я тебе нужен, я подъеду туда.

— Не надо. Жди дома.

Дверь в каюту шефа была закрыта неплотно. Горел зеленый огонек, и Дан вошел без стука. К своему удивлению он увидел только Наи и Марана. Наи кивнула ему, он пробрался в глубину комнаты, сел на диван и стал слушать.

— И все эти бесчисленные войны, — говорила Наи, не глядя на Марана, она сидела в глубоком кресле, обхватив руками колени, и смотрела на прозрачную каплевидную вазу на столике, в которой красовались то ли настоящие, то ли бутафорские сухие ветки с кирпично-оранжевыми листьями, — в двадцатом веке увенчались двумя мировыми войнами, погубившими десятки миллионов человек… Ты, наверно, уже и сам читал об этом?.. После них кривая войн пошла на убыль, но практически только во второй половине прошлого века, а точнее, шестьдесят четыре года назад, когда завершилась последняя локальная война, на Земле воцарился подлинный мир. А ведь войны отнюдь не исчерпывают перечень испытаний, доставшихся на долю человечества. Были еще и рабство, и инквизиция… Тяжелее всего человечеству пришлось в двадцатом веке, это критический период земной истории, в чем есть и некий парадокс, ведь двадцатый век — это и научно-промышленная революция, и информационная революция, и начало биомедицинской революции, и одновременно двадцатый век — это наиболее кровопролитные войны в истории Земли, это геноцид ее древнейших народов, это кошмар фашизма и беспрецедентный по своей масштабности и жестокости террор казарменного социализма, это беспримерное по опасности военное противостояние, более того, это начало перехлестнувших через край двадцатого и потрясших двадцать первый век вирусных пандемий, экологического кризиса, эпохи катастроф, исламских войн… Удивительно, правда? И все же, самое страшное позади. Хотя, конечно, трудно утверждать это со всей определенностью, гуманисты Возрождения тоже, наверно, думали, что худшее миновало. Но человек по сей день остается самой непознанной сущностью в мире. Однако мы все-таки надеемся, что черные дни человечества прошли и не вернутся. Во всяком случае, история показывает, что любому злу рано или поздно наступает конец. Любому. Это правило без исключений.

— Рано или поздно? — сказал Маран задумчиво. — Печальное правило. Приятно, конечно, сознавать, что когда-нибудь… Вообще, в целом, приятно, но каждому отдельному человеку от этого не легче, ему-то дана одна жизнь, и второй не будет никогда, не при каких условиях, ведь там, в облаках, нет никого, кто бы взвесил и решил, что этот или тот по независящим от него обстоятельствам жил не так, как желал и даже заслуживал бы, и надо предоставить ему еще одну попытку. Тот, кто прожил жизнь при Изии и Лайве, умирая, вряд ли утешится тем, что в будущем веке или веках не будет ни Изия, ни Лайвы. И хуже всего то… Во имя чего? Понимаете? От этого вопроса невозможно уйти. Во имя чего? Чему принесена в жертву жизнь целого поколения? И хорошо, если одного, никому ведь не ведомо, когда кончится царствие Лиги…

— Возможно, если б не Изий… — начал было Дан, но Маран перебил его.

— Ради Создателя, Дан! А что Изий? А если б он не совершал убийств? Мы бы все равно подыхали с голоду, не так ли?

— Подыхали бы, — согласился Дан. — Но если б Изия вообще не было…

— Ну да. Многие… зачем далеко идти, Ила Лес или Ган, которых я уважал, да и теперь уважаю, тоже думают, что всему виной люди — Изий, Лайва… Но ведь не в Изии дело.

— А в чем же?

— В чем? Может, я и ошибаюсь, но… Я стал догадываться уже тогда, когда взялся что-то исправлять. Наивный дурак! Латать дыры в том, в чем с самого начала не было ни одного целого фрагмента. Все равно, что пытаться превратить в ковер рыболовную сеть… А после Перицены я понял. Мы шли не той дорогой. Да, в прошлом было много такого, что мешало жить, как отдельным людям, так и Бакнии в целом, от этого следовало избавиться, но не подобным образом, нагромоздив горы трупов. К тому же у нас не было никакой позитивной программы, не было у Лиги, да и у меня тоже. Что я, в сущности, делал? Старался искоренить насилие, наказать виновных… Но не сойти с пути! Если я и понимал уже, что он неверен, не ветка, как говорил Дае… если ты помнишь, Дан… не ветка, а весь, магистраль, так сказать, то решительной попытки сойти с него я так и не предпринял. Что там говорить о выборе пути правильного!.. Если его вообще можно выбирать по собственной воле. Иными словами, вмешиваться в естественный ход истории, подгонять ее или приостанавливать… Осуществимо ли это? Похоже на попытку сделать ребенка взрослым сейчас, сию минуту, или, напротив, не давать вырасти… Не знаю. Знаю только, что все делал не так.