— Не все, — возразил Дан.

— Пусть не все. Но главное.

— Чтоб это понять, надо было пройти через то, через что ты прошел, — тихо сказала Наи.

— Возможно. Но как теперь быть с чувством вины?

— Если следовать твоим же рассуждениям и считать все происшедшее трагической ошибкой, — возразил Дан снова, — то… Ты же во время переворота был мальчишкой! Значит, ты скорее среди жертв, нежели среди виновных. Среди обманутых.

— По-твоему, быть обманутым — большая заслуга? — иронически осведомился Маран. — И потом, если на то пошло, я отвечаю за все вдвойне. Во-первых, как человек, в той или иной степени причастный к власти, во-вторых… просто как человек. У каждого своя вина, большая или меньшая, но у каждого.

— Нет невинных, виновны все? — процитировал Дан.

— А что ты думаешь? Поэт написал это о Большой войне, но это и о нашем времени… да, наверно, и любом другом. Не так?

— Может, и так. Но жить с подобным мироощущением, по-моему, не очень уютно.

— А с чего ты взял, что жить вообще должно быть уютно?

Дан подумал.

— Я просто привык, — сказал он честно. — На Земле ведь уютно жить. И я привык. Хотя… Это меня мучило. Потому что слишком уютно. И я… Когда я увидел…

— Когда ты увидел другой мир, непохожий на твой, неуютный и колючий, ты выполз из горы подушек и ковриков и отправился испытывать себя там, где жестко спать, где убивают не только в визоре, где, попадая во всякие переделки, ты сам иногда удивляешься, какого черта тебя туда понесло…

— Маран! — сказал ошеломленный Дан. — Черт тебя побери в самом деле! Откуда ты?…

— Я могу даже сказать, что именно тебя туда, в смысле сюда, понесло. В тебе проснулось задавленное, долго сдерживаемое вашей цивилизацией мужское начало. Я не прав?

Дан только развел руками.

— Странный вы, земляне, народ. Вроде все у вас есть. Уютно, как ты говоришь. Не мучит совесть, не томит память, душевный покой для вас не абстракция, а явь. И все-таки что-то вас гонит от планеты к планете… А кого-то заставляет рисковать не только удобствами — положением, репутацией, может, и чем-то более серьезным… Вот как сейчас. А почему? Какого, как ты любишь говорить, черта?

— Ну… Мы же с вами братья по разуму, — сказал Дан, ничего менее банального не придумав.

Наи улыбнулась.

— Может быть, на самом деле вы нам даже нужнее, чем мы вам. У меня есть младшая сестра, не родная, дочь папиной сестры… Когда мама умерла, я сначала жила у тети, потом она же забирала меня на выходные из интерната — папы же никогда не было на Земле. А через несколько лет тетя и ее муж погибли на Венере, и я — так получилось — стала опекать сестричку. Конечно, судить по себе… папа насмехается надо мной и говорит, что это женский подход, но тем не менее… Когда есть младший, у старшего появляется чувство ответственности, которое в итоге ему же идет на пользу. Больше, чем младшему, потому что младший привыкает к опеке, к несамостоятельности. Ты не согласен, Дан?

— В этом что-то есть, — подумав, признал Дан. — Между прочим, это неплохой аргумент в пользу контакта.

— О контакте поговорите потом, — сказал с порога Тигран. — Маран, я хотел бы иметь с тобой личную связь, через Дана не всегда удобно. Не возражаешь?

Маран молча покачал головой. Он как-то помрачнел. Или показалось? Дан посмотрел на него внимательнее. Конечно, помрачнел. Почему?

— Тогда иди в узел связи, пусть тебе поставят микроком.

Когда Маран вышел, Дан спросил:

— Легализуем контакт?

Вопрос был не праздный, отсутствие личной связи с Мараном как бы символизировало отсутствие официального сотрудничества, а ее наличие, напротив, должно было означать… Что же оно должно было означать?

— Сейчас не до условностей, — нетерпеливо ответил шеф.

— Но…

— Ты же не ребенок, Дан. Бросить сейчас Марана на произвол судьбы означает оставить на гибель тысячи человек. Не знаю, сможем ли мы им хоть чем-то помочь, но даже не пытаться этого сделать — безнравственно. Ты согласен?

— Бесспорно.

— Тогда спокойно работай. Юридические тонкости — не твоя забота.

Дан бродил из комнаты в комнату, как зачарованный, из двух часов, проведенных в этой квартире, он занимался безостановочным хождением не менее полутора, можно было б подумать, что он прогуливается по длинной анфиладе, но нет, квартира Вениты состояла всего из двух комнат, однако стены в них были увешаны картинами, и Дан снова и снова переходил от одной к другой.

— Венита — гений, — сказал Поэт, наблюдавший за его эволюциями из удобного кресла, в котором устроился в обнимку со своей ситой и рассеянно перебирал струны. — Может, через пару веков наше время будут называть эпохой Вениты. Мы же говорим: во времена Расти… Даже если б Маран больше ничего в жизни не совершил, он вошел бы в историю в качестве спасителя Вениты. Но удели немного внимания и моему скромному таланту. Я дописал ту песню — насчет раба и тирана, правда, пока вчерне, но… Хочешь послушать?

Дан кивнул.

— Не вижу особого энтузиазма, — притворно вздохнул Поэт. — До чего я докатился, предлагаю петь, а меня и слушать не хотят.

— Поэт, перестань плакаться.

— Видишь, как Лайва меня доконал? Он сумел сделать то, что никак не удавалось Изию.

— То есть?

— Лишить меня аудитории. И как просто! Проявил заботу о культуре. Передал Старый зал моим злейшим врагам — придворным поэтам.

— Это еще что такое? — удивился Дан.

— Компания бездарностей и невежд, воспевающих государство, Лигу и прочая, прочая… Не таращись, они себя придворными не называют, они высокопарно именуют себя прогрессивными. Хладные трупы! Я имею в виду духовную смерть. Они разлагаются, отвратительно воняют, более того, они страшны, потому что человек, умертвивший или позволивший умертвить себя, не только не усомнится и не усовестится умертвить другую живую душу, но и будет делать это с жестокой радостью. Точно так же, как художники, которые малюют портреты Лайвы и его соправителей, сами кинутся сжигать полотна Вениты, им не понадобится помощь охранников…

— А зачем им Старый зал?

— Как зачем? Чтобы взывать к народу. Чтобы просвещать его, воспитывать вкус. А заодно не подпускать к Залу таких, как я. Чтоб мне оставалось только петь по кабакам… Ну, будешь слушать? — не дожидаясь ответа, он пробежался по струнам и запел:

В не слишком далекой стране,

стране, где законов и правил

в избытке, лишь права нет,

владыка всесильный правил…

Внезапно он оборвал пение, вскочил и в два прыжка оказался у визора — хотя звук был благоразумно выключен, экран того светился. Удивленный Дан обернулся и увидел подрагивающую надпись «Правительственное сообщение». Поэт включил звук и вернулся в свое кресло.

Прошло несколько минут. Надпись продолжала гореть. Ничего не происходило.

— Интересно, что там? — сказал Дан озабоченно. — Надеюсь, они не поймали Марана?

— Марана они могут поймать только в том случае, если его выдаст Тонака. Но Тонака не выдаст, так что… Вот грязью его сейчас обольют, это как пить дать…

— А может, наоборот? — прищурился Дан. — Скажут спасибо за предупреждение?

— Держи карман шире!

Наконец экран ожил, появилось лицо диктора.

— Смотри, какие у него честные глаза, — подмигнул Поэт. — Это чтоб всем казалось, будто он верит каждому слову, которое произносит. Прием простой, но действенный. Раз верит он, почему бы не поверить мне…

Заглянув в невидимую бумажку, диктор заговорил:

— Граждане Бакнии! Вчера в стране произошло прискорбное событие… — Неужели, подумал Дан, но Поэт, перехватив его взгляд, уверенно покачал головой, — …повлекшее за собой последствия, вынуждающие руководителей Лиги и страны дать надлежащую оценку случившемуся. Бывший Глава Лиги Маран при попустительстве стражи и прямом пособничестве части работников визор-центра прорвался в студию центрального вещания и с тысяч экранов дезинформировал множество своих бывших сограждан. Легковерные люди, поддавшись уговорам, кинулись на север. Больше половины населения юга Вагры покинуло свои дома и рабочие места и ушло из зоны, объявленной Мараном зоной заражения.