— Делай, что хочешь, Ила. Ты свободен. Можешь уехать хоть сейчас.

Ила Лес взглянул на него исподлобья, но ничего не сказал, а тяжело сел в кресло у постели Поэта.

Ника неслышно подошла к Дану.

— Я устала, Дани, — прошептала она чуть слышно. — Устала… От своей беспомощности, что ли?.. Я… Наверно, я чего-то не поняла, Дани… — Дан молча обнял ее за плечи. — Правда, Дани. Вначале мне все казалось ясным, а теперь… Знаешь, я была в башне вместе с Поэтом и Диной, и когда стали кричать «Убить Изия!», я абсолютно, ну абсолютно растерялась, не могла решить для себя, что правильнее… вру, я думала о том, что выгоднее, представляешь?

Открылась дверь, и в комнату вошел Ган.

— Маран! — сказал он неуместно бодро. — Приехал Тонака, хочет тебя видеть.

— Тонака? — Маран заколебался. — Я скоро вернусь, — сказал он наконец и торопливо вышел. В открытое окно было хорошо видно, как он с юношеской легкостью сбегает по ступенькам.

— Тонака в восторге от него, — сказал Ган, ни к кому не обращаясь.

— Тонака вряд ли придет в восторг так скоропалительно, — заметил Ила Лес скептически. — Но ты, я вижу, дал на старости лет этому мальчишке обвести себя вокруг пальца.

— Обвести себя вокруг пальца? — озадаченно нахмурился Ган. — В чем это выражается, скажи на милость?

— По-моему, ты готов поддержать его.

— А ты нет?

— Нет.

— Объясни.

— Он крупнее Изия. Не понимаешь? Он умнее и сильнее.

— Что ж тут плохого?

— Изия удалось свалить. Его не удастся.

— Да.

— И ты готов передать в его руки власть?

Дина Расти истерически рассмеялась.

— Вы мне смешны, ей-богу! Передать власть!.. За ним уже Наружная Охрана вместе с авторитетом Тонаки. Внутренняя Охрана давным-давно подчиняется ему больше, чем своему начальнику, только наивные люди вроде вас могут этого не знать. Многие уважали его, несмотря на его молодость и должность, а сегодня он всех купил… Когда мы попрятались, как трусы, мы все!.. он вышел и стал на виду, рискнул жизнью — но какова была ставка в этой игре! А кто не поддался на это, растаял, когда он встал на колени над Поэтом, подставив спину любому, кто вздумал бы нанести по ней удар. И вы говорите о передаче власти — ему? Да он взял сам эту власть, взял у вас на глазах, и попробуйте теперь отнимите ее у него! — махнув рукой, она наклонилась над Поэтом и стала вытирать платком его лоб.

В ухе Дана раздался серебристый звон. Тысячи раз он прислушивался к тишине, а тут не сразу среагировал, и только когда Ника инстинктивным жестом поднесла руку к виску… Звон повторился, а затем в слух Дана ворвалось шуршание и шипение эфира, и чей-то взволнованный голос произнес, вернее, прокричал:

— Даниель и Вероника, вы слышите нас? Мы в районе катастрофы вашей ракеты, у места приземления катапультируемого устройства. Даниель и Вероника, вы слышите нас?

— О господи, стыд какой, — проговорила Ника с невыразимой тоской. — Что мы скажем на Земле? Что ничего толком не поняли, ввязались в борьбу за власть — чью? Стыдно, стыдно…

Дан нахмурился, но промолчал.

Часть вторая

ВТОРАЯ ПОПЫТКА

Дан стоял на неширокой улице. Два ряда витрин, приткнувшиеся к кромке тротуара немногочисленные автомобили, редкие прохожие в куртках и плащах, весенняя мягкая погода… И непонятное ощущение тревоги.

Дан огляделся. Вроде бы все спокойно… нет, не совсем. Он прислушался. Неясный гул, переросший в шум отдаленных голосов, затем распавшийся на крики… Ближе, ближе… В конце улицы показалось несколько бегущих… не просто бегущих — задыхающихся, насмерть перепуганных, спасающих свою жизнь людей. Большинство сразу свернуло в переулки, дворы, подъезды в отчаянной надежде затеряться, исчезнуть — увы! Миг — и на улицу вывалилась разъяренная толпа. Перекошенные лица, разинутые, исходящие ревом пасти, пустые глаза, ножи, кастеты, бутылки — наверно, с бензином?.. тошнотворный запах плохого бензина, дыма… Вот толпа нагнала одного из бегущих, накатилась на него, замелькали поднимающиеся и опускающиеся руки. Дан с содроганием увидел, как кто-то из прохожих мстительно показывает направление, в котором скрылись двое беглецов. В нескольких метрах от водосточной трубы, за которой он стоял, десятка два озверелых бандитов, что-то вопя на незнакомом языке, вломилось в дверь ближайшего подъезда… Треск, грохот и пронзительный женский крик. Дан рванулся, но… Крик повторился, к нему присоединился визг младенца, нарастая, превращаясь в надрывный вопль, внезапно оборвавшийся. Дан дернулся. Сердце колотилось, горло свело судорогой, чудовищным усилием воли он сжал кулаки, но сдвинуться с места не смог, и тогда закричал, закричал от бессилия и отчаяния и… Все погасло, и Дан увидел нежно-голубой потолок. Он был на базе. Сел, сердце все еще билось безумно, он задыхался, как после долгого бега, по лицу струйками стекал холодный пот. Он снова в изнеможении откинулся на подушку.

— Опять ты отсоединил анализатор, — сухо сказала Ника. Она положила пульт на стол и повернулась к Дану.

— Это ты выключила гипнопед?

— А что, я должна ждать, пока ты сойдешь с ума?

— Не сойду, — буркнул Дан.

— Не уверена.

Дан промолчал. Ника обошла широкий диван, на котором он устроился, и присела в кресло напротив.

— Ты так закричал, что я испугалась, — призналась она чуть смущенно. — Что это было, Дани? Война?

— Хуже, — ответил Дан глухо.

— Хуже войны? Разве может быть что-то хуже войны?

— Может. Резня.

— В средневековье забрался?

— Ничего подобного. За этим не нужно забираться в средневековье, достаточно заглянуть, к примеру, в конец двадцатого века.

— Конец двадцатого века? — Ника ошеломленно уставилась на него. — Но это начало новой эры, не так ли? Компьютеры, роботы, биотехнология…

— Ты полагаешь, что наука и нравственность всенепременно идут в ногу? — осведомился Дан саркастически. — К сожалению, часто, я бы даже сказал, слишком часто, бывает наоборот. Наука и безнравственность. Почему бы тебе тоже не заняться историей? Ты ведь собиралась.

— Займусь, — сказала Ника решительно. — А пока будь добр, объясни, почему все человечество может изучать историю с включенным анализатором, а ты — нет?

— Да потому что… Не знаю, как насчет человечества, человечество может поступать, как ему угодно, но что касается меня… Видишь ли, этот чертов анализатор фактически упраздняет эффект присутствия, создаваемый гипнопедом.

— Ничего он не упраздняет, не выдумывай.

— А ты попробуй разок, как я. Трудно объяснить. Получается как бы… Отделяя сознание от событий, он создает некую отстраненность, невольное чувство вроде… Ну эдакое снисходительное высокомерие. Теперь я понимаю, почему в школе меня не привлекала история. Да и не только меня, не помню, был ли у нас в группе хоть один, интересовавшийся историей. И все из-за этого дурацкого агрегата! Смотришь со стороны, как копошатся мелкие людишки, пускают друг в друга стрелы, пули, ракеты, что-то там роют и копают, в двадцатый раз делают и переделывают абсолютно бесполезную работу, сносят прекрасные древние здания, чтобы на их месте построить какую-нибудь стоянку для автомобилей…

— Тебя уже занесло в Бакнию, — заметила Ника.

— В Бакнию? Эх, Ника… Думаешь, у нас такого не было? Да сколько угодно! Кстати, я, кажется, неверно выразился. Анализатор снимает не эффект присутствия, а эффект… участия, что ли?

— Вот видишь! Участие в событиях мешает их объективной оценке, для того и анализатор. И потом, зачем это нужно, участвовать в том, что давно кануло в небытие?

Дан вздохнул.

— Ты помнишь наш первый день в Бакне?

— Дворец?

— Именно. Что бы ты подумала о бакнах, если б просмотрела тот эпизод по гипнопеду с включенным анализатором? Беспристрастная оценка? Да, конечно, это тоже нужно. Но знать и понимать — вещи разные, и, по-моему, мы уделяем непомерно много места первому в ущерб второму.

— А по-моему, главная причина применения анализаторов совсем другая. Ведь это просто невозможно вынести, Дани. Если разделять все эмоции, проживать все трагедии прошлого, можно сойти с ума… ты бы слышал свой крик!.. можно умереть от инфаркта, да мало ли…