Эстелиель снова вылетела из замка. Была ночь. Вернее, уже ранний рассвет. От тишины закладывало уши, и было слышно собственное сердце. Её подгоняли не слова, но ощущения слов:
— Поиграем, марионетка?..
Жуть в лощинах леса. Жуть в отражениях речушек.
— Поиграем по моим правилам. Впрочем, как и с каждым из вас…
Небольшая запруда на горной речке. Рассвет уже близко, но солнца не видно. Тишина, звенящая и жуткая. На берегу стоит Влад. Смотрит на воду. Неторопливо бросает туда камешки, наблюдая за каждым погружением. Зеркальная гладь, покрытая монетками жёлтых берёзовых листочков, отзывается брызгами и кругами, по ней идёт рябь.
Тель хочет сказать ему, что она здесь и не надо беспокоить воду. Но он не слышит. Приблизиться она тоже не может. Вроде, попала в его сон, но что-то не так.
За ними наблюдает белка. Чёрная белка, Даймоника, но в животном обличье, хотя во снах всегда была человеком. Движения Навана механические, он не видит ни Тель, ни белку.
Начали щебетать ранние птицы, мир просыпался, умытый свежестью осеннего утра. Подставлял солнечным лучам ветви, ещё уцелевшую листву, только что раскрытые глаза.
Белка наблюдала за Наваном неотрывно, бесчувственно, как за чужим.
Тель начала приближаться к Владу. Как сквозь воду, тяжело, трудно, неестественно. Позвать не могла. И он не видел.
Между ними начало клубиться облако. Тёмная серость депрессии, бессонницы, скуки, отчаяния, боли. Всего того, что сопровождает Смерть. Этот туман было странно видеть здесь, перед милым осенним рассветом. Нет, жутко было его видеть здесь.
Туман собирался в собачью фигуру. Тель сперва обрадовалась, надеясь увидеть Грима. Но большая, по пояс собака смотрела на Навана угрожающе. Начала рычать…
— Фрида! — опомнилась Тель.
Ни собака, ни Наван не реагировали. Московская сторожевая с гулким рыком надвигалась на парня. Он заметил её и стал отступать… Гнетущий ужас обрушился на Тель. И чем сильнее был этот инфернальнй страх, тем больше становился туманный зверь, рычащий, оскаленный, угрожающий мучительной болезненной смертью.
— Фрида! — и олицетворение Смерти повернуло к Тель оскаленную морду. — Не пущу! Не пущу тебя! — Тель забежала между собакой и Наваном.
Он по-прежнему не видел её, глядя на псину полным ужаса и покорности взглядом: не убежать, не спастись, предрешено, но страшно. Не подготовишься к смерти, никогда не будешь согласен с выбором её времени. Но можно попробовать ускорить или смириться — так легче…
— Не пущу! — Тель была готова сцепиться с собакой, по воле своей клички ставшей служительницей Смерти.
Та зарычала громче, бросила презрительный взгляд на вопящее двуногое, посмевшее встать между ней и её добычей…
И выкинула Тель из сна. Из комы.
Боль. В голове и на боку. Кровь не из носа, а растёкшаяся по одеялу. Резкими толчками выбивает запёкшуюся пробку и уходит из тела.
Вытащить ветку, вытолкнуть щепы… Сколько же она не ела, если сил нет вовсе. В нос ударяет запах жжёного спирта и дуба. Не бодрит, но даёт сил. В замке появился ещё один целитель, возможно, даже сильнее неё. Она не справляется, надо звать на помощь. Через неё идёт энергия, но чужая, мёртвая, поддерживающая, но не питающая. Шею жжёт амулет. На звук прибегает Наван, Тель силится, но теряет сознание от счастья и потери крови.
Глава 78. Разговор на краю
На краю пустыни Паридиэн, на берегу океана Саулей'Ра начинался рассвет. В вечно неусыпном оазисе не умолкала жизнь. Тёмные эльфы заканчивали свои ночные дела и засыпали, прячась на нижних ярусах подземелий Хар'ол-Велдрина. Светлые просыпались, мирно потягиваясь и улыбаясь новому дню, начинали свои будничные занятия. Серые, привыкшие за семь веков жизни здесь к разным режимам, создавали в горах постоянное шевеление. Основная часть спала ночью, но была стража для сумерек и темноты.
Серые боялись. Лёгкий, нематериальный, но навязчивый страх гулял по горам, заставляя людей не спускаться в долину. Прошёл слух, что эльфы начнут военные действия, если хоть один серый переступит границу Малос-Нольве или Хар'ол-Велдрина. Откуда взялся этот слух — не знали; о том, что раньше их не засекали, а теперь вдруг разом вычислят — не задумывались. Просто приняли роль угнетённых. Она далась им легко, ведь большинство к ней привыкли. И никто не подозревал, что этот страх был мягко и тонко навязан им со стороны, во снах. Это понял лишь Четырнадцатый, тихо блуждающий над золотыми точками спящих людей. Через эту пелену страха было сложно пробиться. Ведь когда боится целая толпа, её труднее расшевелить, она становится не только инертной, но может обратиться против новых идей, даже если эти идеи объективно облегчат жизнь.
Но Четырнадцатый не рисковал и не ломился сквозь преграду страха. Незаметно оставлял в снах толпы свои мысли и уходил. Но он был не прочь выяснить, кто так повлиял на серых.
И для начала он отправился подсматривать сон тёмной Верховной матери. Для этого не спал сутки, гнал солдат, ругался с уставшим Луи, но своего добился: к утру он выключился и погрузился в знакомые ощущения змеиного яда и полыни… Однако сон Арры был настораживающе безмятежен. Вернее, там были и дворцовые интриги, и проекты нового трона, и смутные размышления о серых. Но ничего опасного для серого народа. Арра проснулась, и Генрих принялся искать Тари. К ней у него была парочка личных вопросов.
Королева светлых эльфов сидела на краю обрыва. Внизу под её ногами бушевали заросли, склоняя ветви и сминая листья перед буйством бури. Эльфийка еле держалась: в спину ей хлестал безудержный ветер, развевая кудри, заслоняя лицо, шипя и силясь столкнуть женщину вниз. Вокруг её фигуры кружился золотой ураган.
Недолго думая, Генрих подошёл к Тари, дёрнул её за руку и поднял на ноги. Он тоже стал ощущать ветер, но мог спокойно ему сопротивляться. Эльфийка подняла на него впавшие слезящиеся глаза. Глаза умирающего.
— Спаси меня, — эффектно прошептала она и приникла к его груди.
Генрих ухмыльнулся и поволок её в противоположную сторону. Но шагов через десять перед их ногами вновь возник обрыв с зелёными волнами на дне.
— Всё, привал, моя Тари, — сообщил он и нежно усадил королеву в центре каменной колонны, на которой они оказались.
— Мне страшно, — доверительно поведала эльфийка и сильнее прижалась к груди Генриха. — Я боюсь умирать…
Ответа она не услышала. Генрих застыл, словно изваяние, и Тари подняла удивлённые глаза на его лицо.
Этот подонок смеялся!
Опешив от возмущения, она уставилась на серого с немым укором и вопросом, что, собственно, происходит. Генрих снова стал серьёзен.
— Повеселились и хватит, — произнёс он тоном, не терпящим возражений. — Я пришёл договориться о возврате амулета перехода и напомнить о твоём долге…
— Я умираю! О каком долге может идти речь?!
— Именно потому, что ты умираешь, я и хотел бы забрать его, — стальным голосом произнёс Четырнадцатый.
Тари картинно сникла, но промолчала.
— К тебе или к следующему правителю придёт мой человек. Ни ты, ни тот, кто после твоей смерти возьмёт власть, не должны мешать ему забрать амулет и спокойно уйти. Следить за ним вы тоже не будете.
— Это в счёт моего долга? — лукаво поинтересовалась Тари.
— Нет, — остудил её серый, — это только условия возврата амулета. Про долг потом. Итак, твой ответ…
— Хорошо…
Генрих выжидающе молчал. Смотрел в упор в её выцветшие глаза. Она вздохнула:
— Силой, данной мне моим народом, я клянусь исполнить обещание не препятствовать серому и отдать ему амулет перехода, а также не следить за ним после его ухода.
Генрих ждал. Лишь едва склонил голову. Тари поразилась, насколько подозрительно хорошо какой-то серый знает церемонию королевской клятвы светлых эльфов.
— …Обязуюсь передать эту клятву своему преемнику… — теперь и следующему правителю не отвертеться от такого «наследства».