Фр-р-р-р — разом взлетают голуби со всех подоконников. Фр-р-р-р.
Тетя Полина неожиданно поднимает руки вверх, и вся вдруг вспыхивает. Окна, снег и сосульки, и белый кафель в подворотне — все тоже вспыхивает невозможно белым слепящим взрывом… Я даже хватаюсь рукой за лицо, а когда через секунду отрываю руку, вся подворотня забита дрожащими белыми лучами и никаких военных там нет.
— Стойте, — кричу я им. — Эй! Стойте! — и бегу через подворотню. — Остановитесь!
Из белых дрожащих лучей вдруг возникает незнакомая девочка с длинной черной собакой таксой.
— Ты откуда? — ору я на нее. — А где военные? С желтыми чемоданами?
— Отстань, дурак! Ма-а-а-ма!
Тьфу. Я выскакиваю на нашу улицу Желябова. Направо смотрю — нет, только к нам трамвай заворачивает. Налево — тоже нет, только другой трамвай от нас уезжает. И вся улица от солнца белая и трясется.
Прямо на меня идет тигр. Тигр желтый в черную полоску, я бегу в коридор и приношу из большого кресла нашего кота Пушка. Когда я возвращаюсь, то тигр разделен на две части. Вместо экрана у меня дверь, и она открыта. Я закрываю дверь, и тигр соединяется.
— Смотри, Пушок, смотри…
Но Пушок не хочет смотреть на тигра, хотя тигр его родственник.
Если бы у меня была собака, ей было бы интересно смотреть на волка. Но у меня нет собаки. А вон белый медведь. Он стоит на льдине. Винторогий баран стоит на камне, а вокруг него скалы. Я подхожу к самым дверям, рассматриваю скалы и пытаюсь дотянуться до них рукой. Мама приходит из кухни, приносит стопку глаженого белья и идет через комнату, закрывая лицо от луча моего волшебного фонаря.
— Давай купим собаку, мама…
— Купим… А потом ты уедешь к папе, и что я буду с ней делать?
Я поворачиваю ручку, и на двери возникает змея, которая ползет по суку. Мама ходит взад-вперед по комнате.
— Мама, — кричу я и хохочу, — у тебя змея на платье… Вот посмотри, посмотри, у тебя змея на платье…
Мама подходит к окну и отдергивает штору. За окном яркий день и солнце еще светит вовсю.
— Хватит сидеть в темноте… — говорит мама, — лучше посмотри, какая прелесть на улице…
Одни звонки звонят звонко, другие дребезжат, есть и такие, которые хрюкают по-поросячьи, и их надо поворачивать. Когда я поднимаю такой трезвон, то все сначала спрашивают:
— Что, что случилось?! Ты что, мальчик, с ума сошел?!
А я всем отвечаю:
— Приготовьтесь, пожалуйста, сейчас мы будем отключать воду… — и бегу дальше.
Все мне вслед спрашивают:
— Какую воду? Зачем воду? Что за безобразие! И кто это, интересно, мы?!
Но отвечать мне некогда, квартир в нашем подъезде много, а я один. В нашу квартиру я не только звоню, но еще поворачиваюсь спиной к двери и шандарахаю в нее каблуком. Мама сразу:
— Ну ты что, Бобка, с ума сошел?
А я говорю:
— Возьми, пожалуйста, большую чашку с цветком, налей в нее воды с сиропом и дай мне… А воды больше не будет. Мы ее сейчас отключим.
Моя мама ничем от других не отличается:
— Какое безобразие! Почему это опять воды не будет?.. И кто это, интересно, мы?!
— Дашь ты мне воды или не дашь?!
Ну, в общем, бегу я с этой самой водой через двор прямо к электросварщику. Дело в том, что на сварку нельзя смотреть, потому что можно себе испортить глаза раз и навсегда. Электросварщик так и говорит:
— Что, глаза себе хочешь испортить раз и навсегда?!
А я:
— Да вы что — я же по квартирам предупреждал… — и сразу протягиваю ему чашку.
— А чашка зачем?
— Вы в прошлый раз пить хотели… Пусть уж будет…
А он:
— Слушай, может, тебе щиток подойдет? Тоже хорошая вещь.
Я молчу. Зачем мне щиток?
— Ладно, — сдается электросварщик, — веди своего Носача…
— Не Носача, — говорю, — а Ушана. У нас два Толи. Толя Ушаков — он Ушан, понимаете? И Толя Зверев… Толя Зверев… Обезьян… Потому что ведь обезьяна — зверь… — объяснил и бегом во второй двор.
Там под всеми окнами второго этажа торчат каменные морды. Одни свирепые с клыками, другие грустные без клыков. Наша дворничиха тетя Поля, например, живет под лицом с клыками. Хотя это ничего не обозначает. Ушан сидит под грустной мордой на крыше железного гаража и ест большое яблоко. Он не просто ест яблоко, он растет посредством моего приспособления. К его ногам привязана сетка-авоська, а в ней белый силикатный кирпич. Кирпич тяжелый, он тянет Ушана за ноги, и Ушан растет.
— Ты зачем на узел завязал? — Ушан всегда недоволен. — Надо было на бантик… Мне же самому не отвязать…
— Все неправильно, — кричу я снизу и лезу к Ушану на гараж, — если бы ты весь висел, то рос бы от шеи, а так что… одни ноги?!
— А если ноги отпадут… Они же не железные, они же на жилах держатся…
Я ложусь на крышу гаража, зубами развязываю узел на сетке-авоське, и мы по очереди прыгаем в сугроб.
— Знаешь, Бобка, — Ушан на бегу рассматривает свои ноги, — так не видно, а по штанам, кажется, уже немного вырос. Отдай ты мне, Бобка, свое приспособление… тебе врачи сказали, ты и так вырастешь, а мне они ничего не говорят. Здравствуйте, — это он уже электросварщику.
Маска электросварщика огромная. В ней темно-синее стекло, и она пахнет пламенем, от которого все на свете плавится. На маске брезентовые плечи, она надевается на меня до самого пояса. Это, конечно, неправильно, и маски так не носят. Зато можно себе представить, что это батискаф, в котором я опустился на дно океана, или что у меня такой дом на одного человека. Он стоит посреди снегов, а вокруг волки, и я их не боюсь. Я медленно переставляю ноги и иду по двору, стекло на маске темно-синее, почти черное, и все вокруг делается тоже черным. То есть не черным, а вроде сине-черным или черно-синим. Снег черно-синий, и окна черно-синие, и тетя Полина вытряхивает черно-синюю скатерть. Вот два высоких моряка стоят в подворотне у списка жильцов, и чемоданы у них в руках черно-синие. А вот у крана во втором дворе очередь жильцов с кастрюльками и бидончиками. Воды отсюда не видно, но, наверное, она черно-синяя, как чернила.
Прямо в стекло всовывается Ушан. Он без шапки.
— Вроде немного вырос, — объявляет он. — Если вот так руку держать, то точно вырос. А если так, то не точно…
Что это, думаю, за моряки такие?.. И кого это они ищут в нашем дворе? И откуда это они, думаю, из каких дальних странствий к нам приплыли? И вдруг понимаю, что никакие они не моряки, потому что никакие они не черные, что это из-за стекол у них шинели черные, а на самом деле они могут быть серые или даже желтые, а чемоданы коричневые… И это вполне может быть оказия. Та, что утром исчезла… Они меня ищут и не могут найти… Ведь иначе что же им еще делать в нашем дворе?!
— Снимайте, — кричу, — с меня маску немедленно…
— Ты что? — Ушан мне прямо в маску кричит. — У него электрод отпаялся…
— Не твое дело, — кричу, — снимай с меня маску, дурак!
Ведь маска не держится у меня на плечах, как у взрослого сварщика. Я пролез в нее больше, чем по локти, по самый пояс, и не могу снять ее сам… Я бегаю взад-вперед, трясу головой и плечами, кричу на Ушана, потом становлюсь на колени и только так выбираюсь из маски.
Сначала я вижу только какие-то круги. Попробуйте вылезти из темной маски на яркое солнце! А потом вижу, то есть как раз не вижу, нет никаких военных в подворотне. Нету, и все. Двор опять белый и дерево, вот оно стоит, и даже веточками не качает… А военных нет. Как не было. Опять пропали, и все.
— Военные, — кричу, — куда делись? Куда пошли?
— Какие еще военные? — сварщик удивляется, взял маску и давай ее внутри нюхать. Нюхает и головой качает.
— Поля, — кричит, — здесь военные ходили?
— Да вы что, — кричу, — двое стояли с желтыми чемоданами, — повернулся и на улицу.
Бум-трах-бах-тарарах! Я стою на нашей улице. Рядом со мной в сугроб влетела зеленая «Волга». Ее переднее колесо свисает с сугроба и медленно крутится у самого моего носа. И с него — не с носа, конечно, а с колеса — падают к моим ногам комочки снега. Раз — упал комочек, два — упал… Потом дверца «Волги» открылась, из нее вылез водитель в пушистой шапке и побежал вокруг своей машины.