В египетском пантеоне есть богиня Маат, изображаемая в виде маленькой фигурки коленопреклоненной женщины с пером на голове. По мнению британской исследовательницы Ненси Дженкинс, Маат была не просто божеством, а неким государственным символом, означающим неизменность сущности вещей. Символом универсального порядка, антиисторичного, не имеющего ни прошлого, ни будущего. Неизменность мира — вот идеал древнего египтянина!
И все-таки этот идеал оставался только идеалом. Перемены властно вторгались в жизнь египтянина, и самой неотразимой среди них была неумолимая смерть. Озабоченный прежде всего сохранением порядка, который нарушила смерть, египтянин стремился как-то включить ее в извечный и неизменный порядок мироздания. Эта цель и лежит в основе древнеегипетской религии.
Многие считают, что древние египтяне ужасно боялись смерти. Это не совсем так. Смерть как трагедия отдельного индивидуума их мало волновала. Они были озабочены проблемой вечного продолжения жизни, непрерывностью всего порядка обозримого мира — солнца, звезд, спадов и разливов Нила, смены сезонов и т. д. С сохранением мирового порядка был теснейшим образом связан институт царской власти и ее сакрализация. По сей день среди египтологов бушуют споры: считался ли фараон живым богом или только посредником между богами и людьми? А может, фараона обожествляли после смерти? Но это не очень и важно. Кем бы фараон ни считался, но за "маат", за неизменный порядок и стабильность в государстве, отвечал он. Понятия "маат" и "царская власть" были неразделимы.
Кризис этой связи наступал со смертью фараона. Несмотря на ее неизбежность, смерть царя всегда воспринималась как угроза всему порядку мироздания, сравнимая с природным катаклизмом. Все население государства подвергалось сильнейшему психологическому стрессу. Все оплакивали царя, и в этом не было лицемерия: горе и страх были неподдельными вне зависимости от того, был ли покойный фараон добрым или жестоким, справедливым или несправедливым.
Согласно верованиям древних египтян, тело, даже мертвое, было вместилищем бессмертного духа покойного, который имел две ипостаси.
Дух Ба, изображаемый в виде маленькой птички с человеческой бородатой головой, воспринимался как собственно душа. Покинув тело после смерти, птица-душа могла летать между телом в гробнице и внешним миром, а также устремляться в мир звезд. Египтяне Древнего царства часто воспринимали звезды как мириады птиц Ба с фонариками в лапах.
Вторая ипостась — Ка — более сложна. Ка было живым, неумирающим духом, возникающим в момент рождения человека, своего рода благодатной силой, которая мота передаваться от одного существа к другому, от бога — фараону, от фараона — его подданным, от отца — сыну. Последнее особенно важно. Сын фараона наследовал его Ка, то есть божественную царскую власть.
Считалось, что в период между смертью человека и его захоронением Ка покойного пребывало в состоянии сна. Поэтому у древних египтян было более чем достаточно причин для беспокойства, ибо после смерти фараона его Ка, сила, которая поддерживала в мире порядок и стабильность (маат), временно как бы исчезала из Вселенной. Но после завершения погребальных церемоний Ка возвращалось к телу покойного. Без тела оно не могло принимать жертвоприношения, не слышало молитв, не видело ритуалов, предназначенных для покойного. Вот почему древние египтяне любым способом старались сохранить тело умершего. Без него Ка лишалось пристанища. Именно в этом и заключался религиозный смысл обряда мумифицирования.
Конечно, посмертная судьба Ка крестьянина не могла быть причиной трагических последствий для мира, подобно Ка фараона, но ее "неустроенность" была чревата неприятностями, по крайней мере для его детей и близких. Поэтому сложные погребальные обряды, включающие бальзамирование тела усопшего, исполнялись фактически над всеми умершими египтянами, вне зависимости от их социального положения.
ТАЙНА ФАЛЬШИВОЙ МОГИЛЫ
В 1934 году археолог и искусствовед А.Д. Варганов, производя раскопки в подклете Покровского собора в Суздале, вскрыл детскую гробницу, находившуюся между гробницами некой старицы Александры (умерла в 1525 году) и старицы Софьи (умерла в 1542 году). Старица Софья — это бывшая московская великая княгиня Соломония Сабурова, жена Василия III, заточенная им в монастырь. Надпись на плите детской гробницы прочитать было невозможно. Она либо стерлась от времени, либо была затерта специально.
Каково же было удивление археологов, когда в погребении вместо скелета была обнаружена кукла, одетая в дорогую шелковую детскую рубашку, спеленатая шитым жемчугом свивальником, ныне хранящимся в Суздальском историко-краеведческом музее.
Какую же тайну скрывает это фальшивое захоронение?
Великий князь Московский Василий III (1479–1533) был старшим сыном Ивана III (1440–1505) и его второй жены греческой принцессы Софьи Палеолог. Именно при Василии III было завершено объединение русских земель вокруг Москвы, и его стали называть "царем всея Руси".
Еще будучи наследником престола, Василий выбрал себе невесту — Соломонию Сабурову, происходившую из старинного московского боярского рода. Свадьба состоялась в сентябре 1505 года, а уже 27 октября скончался разбитый параличом великий князь Иван III. Василий взошел на трон, а Соломония стала великой княгиней. Первые годы супруги прожили в полном согласии. Одно лишь тревожило Василия Ивановича — не было у них сына-наследника. Напрасно супруги ездили по монастырям, усердно молясь о "чадородии", напрасно делали богатые вклады в храмы и обители. Соломония оставалась бездетной.
Шли годы, и вполне реальной становилась перспектива передачи престола (после смерти великого князя) одному из его братьев. Отношения же между Василием III и его братьями, Юрием Дмитровским, Семеном Калужским, Дмитрием Угличским, Андреем Старицким были весьма сложными. Этим не раз пробовали воспользоваться соседние государства, в первую очередь Польша. В 1507 году литовские эмиссары обращались к Юрию Ивановичу, князю Дмитровскому, с посланием, откровенно подталкивающим его на борьбу за великокняжеский престол. Юрий Иванович не ответил на это послание, но сам факт подобного обращения показателен. Зимой же 1511 года калужский князь Семен Иванович пытался "отъехать" в Литву, чем вызвал ужасный гнев великого князя. Впрочем, история эта не получила широкой огласки. Василий III "перетряс людишек" в Калуге, самого же Семена опале не подверг, поддерживая видимость согласия в великокняжеском семействе. В такой ситуации бездетность великокняжеской четы превращалась в важнейшую политическую проблему.
После долгих сомнений и колебаний Василий III "заради бесчадия" Соломонии решил развестись с нею и постричь ее в монастырь.
Однако добиться развода было не просто даже великому князю. Уход в монастырь одного из супругов дозволялся Православной церковью лишь при обоюдном согласии обоих супругов, причем ни о каком новом браке при живой жене, даже принявшей постриг, речи быть не могло. Соломония же согласия на развод и пострижение не давала, обвиняя в бесплодии самого Василия Ивановича.
Обращение к Константинопольскому патриарху, как главе мировой православной церкви, ни к чему не привело. Патриарх не дал разрешения на развод.
Тогда Василий III обратился к московскому митрополиту Даниилу, более политику, чем духовному пастырю, который и ранее оказывал великому князю разного рода услуги. Митрополит нашел оправдание для развода, заявив: "Государь! Неплодную смоковницу посекают: на ее место садят иную в вертограде". Дал он и разрешение на повторный брак.
Был начат розыск о "неплодстве" Соломонии. Сохранилась до наших дней "Сказка Юрья Малого и Стефаниды резанки, Ивана Юрьева сына Сабурова, и Машки кореленки, и иных про немочь великие княгини Соломониды".
В "сказке" говорится о том, что Соломония с помощью колдовства пыталась приворожить своего мужа — великого князя. Роковыми же для княгини стали показания ее брата Ивана, заявившего на следствии: "И сказывала мне женка Стефанида, что у Великой княгини детям не бытии". Участь Соломонии была решена.