– Хода.
«Да?»
– Где мы?
Идиотский вопрос подразумевал не менее идиотский ответ, и он последовал сразу же и незамедлительно, но никакой новой информации в себе не содержал, а потому мало что для леди Кай прояснил:
«А на что это, по-твоему, похоже? На чердаке, естественно».
– На чердаке…
Кроме леди Кай, Ходы и яркого луча на чердаке присутствовал Мей.
Котяра возлежал рядом, довольно бесцеремонно навалившись на Осси, и от этого близкого соседства весь правый бок ее ныл и болел, потому, как острые позвонки разупокоенного Мейла-куна довольно ощутимо кололи, давили и вообще — доставляли массу неудобств. Мея же это, по всему судя, нисколько не смущало и не беспокоило, и лежал он рядом вальяжно и беззаботно, хотя спать — конечно же, не спал, ибо мертвые, как известно время на это не тратят и ерундой такой не занимаются.
Так что все были в сборе, целы, невредимы и благодушны, и единственное чего не хватало леди Кай для полного счастья — это воспоминаний. С чего, как говорится, начали…
И это притом, что чувствовала она себя замечательно, превосходно и просто великолепно — никакой тебе усталости, сонливости и раздражительности. И никаких клыков, как показал быстрый осмотр и ощупывание себя любимой. Само по себе это было неплохо, но все ж таки удивляло — с чего бы вдруг…
Нос тоже вернулся к своему изначальному состоянию. Вытянулся, стал ровным и нормальным и дикую звериную харю ничем более не напоминал. Во всяком случае, на ощупь. Так что жизнь потихоньку, можно было считать, налаживалась, вот только память к леди Кай возвращаться отчего-то не торопилась. Пряталась где-то в непроглядной чердачной темноте и над бедной барышней тихонько посмеивалась.
Откуда-то из угла, из этой самой темноты донесся глухой протяжный стон, потом что-то там заворочалось, и стон повторился.
На память это было похоже как-то не очень, но что-то там, без сомнения, было, и было ему, по всему судя, довольно-таки хреново…
Забрезжило вдалеке, — на самой границе воспоминаний — какое-то неясное просветление и понемногу начала возвращаться память. Но не вся и не сразу. Она проявлялась медленно и кусками, напоминая рассыпанную по столу мозаику пазла.
Вспомнились оранжевые порты. Затем — немыслимых размеров и совершенно неподъемный на вид полуторный балестард. И, наконец — неповторимое «алеоуу»… А за этим самым «алеоуу» потихонечку-плегонечку всплыл и весь оставшийся образ торговца мертвецами, а, всплыв, потянул за собой, как за кончик клубка и всю цепь вчерашних, а точнее — ночных событий…
Иффа.
Там был Иффа…
Впрочем, не совсем чтобы Иффа…
А еще точнее — совсем даже и не он, а что-то непонятное, чуждое и пугающее… То, что от него — от бедолаги, после ночных приключений осталось…
Торговец, дверь, печать — теперь эта цепь ассоциаций выстроилась твердо и незыблемо и потащила, поволокла за собой, возвращая леди Кай к событиям прошлой ночи и к такому богатому на неожиданные повороты исходу из Потерянного Храма…
Сковырнуть печать кончиком меча было делом плевым, и много времени не заняло.
Раз — и звякнул о плиты сургучный кругляш, рассыпавшись мелкими бордовыми осколками.
Два — и погасла ничем более не поддерживаемая печать магическая. Потухло, будто его и не было, нежное лазурное свечение, а значит, и вход был открыт. Заходи — не хочу…
И, ведь, не хотелось. Вот только пути иного не было. Да и времени на раздумья и сомнения тоже. А потому — вошли…
Внутренняя камера уложения была мала до неприличия. Четыре на четыре — не больше. Не очень-то расстарались устроители предвечного покоя для грешного его обитателя. Но это, что касается размеров. А вот с убранством здесь все было в полном порядке и великолепии — стены, пол и потолок — все это было завешено тончайшими зеркально отполированными серебряными щитами, плотно уложенными внахлест друг на друга. От этого тесная комора очень сильно напоминала потешный аттракцион с зеркалами на весенней ярмарке, вот только смеяться леди Кай почему-то не хотелось.
Впрочем, почему — было очень даже понятно. Ибо не для того серебряные зеркала тут укладывали, чтобы навести неземную красоту и роскошь. И уж точно, что не для того, чтобы позабавить незваных и непрошенных гостей, кои — то ли наведаются, а то ли и вовсе не придут. Совсем иной и намного более практичной была цель церковников — они запирали здесь душу. Грешную душу. Намертво и навсегда.
Чтобы никогда она, значит, покой свой, не обрела, и ни в какие пределы — будь то загробные Фатуровы, будь то — за неизвестную тогда еще Вуаль — не попала бы.
И ведь получилось у них. Не вырвалась она и никуда не попала. Так и проболталась в этом тесном каменном мешке незнамо сколько лет. Пронзительной голубой искрой парила душа отступника в центре камеры, озаряя все вокруг ослепительным сиянием. Будто молния, собранная в точку по чьей-то недоброй прихоти, а может просто из озорства и любопытства ради.
Сияние ее бесконечно отражалось от серебряных щитов, и все эти долгие годы росло и множилось, заполняя собой все доступное пространство и уплотняясь сверх всяких пределов. Теперь же, обретя стараниями Осси долгожданную свободу, вся эта красота рванулась к выходу, увлекая за собой мятежную искру и стремясь поскорее вырваться наружу.
Световая волна вреда леди Кай особого не причинила, — пронеслась мимо, разметав волосы, и все, — а вот Ходу, закружив волчком, отбросила довольно далеко, размазав радужным пятном по каменной стене. Впрочем, после непродолжительной потери формы и ориентации та довольно быстро пришла в себя и, дернувшись пару раз из стороны в сторону, точно опившийся браги мотылек, вернулась в строй, сверкая даже ярче чем прежде.
Мей, который по обыкновению первым успел сунуть свой нос в распахнутый проем, приключившегося вокруг катаклизма, похоже, не заметил вовсе. Закрученный тугим ураганом свет прошел сквозь него, не обратив на разупокоенного ни малейшего внимания, что, в общем-то, было вполне объяснимо, ибо мертвые для неприкаянных душ не представляют ни какого даже самого пустячного интереса.
Другое дело живые… Вот это для них действительно лакомый кусочек, который они с удовольствием пережевывают, чтобы вселиться в подвернувшееся по случаю тело, возвращаясь к странному подобию жизни. А потому, вовсе неудивительно, что больше всех в этой передряге пострадал Иффа. Даром что бренная человеческая сущность его была для мертвой души столь же аппетитна и притягательна, как кровяная колбаса с чесноком для изголодавшегося путника. Иначе говоря — подарок судьбы и, вообще — сказочное везение.
Влепившись со всей своей накопленной за долгие годы дури в не ожидавшего никакого подвоха торговца, обезумевшее сияние опалило его и без того не очень длинные волосы, напрочь сожгло ресницы и основательно обожгло глаза, выведя избранную жертву из строя на довольно-таки значительное время.
На ногах Иффа после такого мощнейшего удара сперва все же устоял, но только благодаря стене, которая его заботливо и услужливо поддержала в этот воистину непростой для него момент. Но то ли от шока, то ли, — что, скорее всего, — удар световой волны действительно был чудовищным, но, покачавшись некоторое время на полусогнутых ногах, Иффа Тас свой бой уступил и по этой самой стене на пол и сполз. Что примечательно — так и не выпустив из рук своего сильно смахивающего на небольшую баллисту арбалета.
Сияние же, выиграв вчистую первый и без сомнения — самый трудный раунд, — быстро сошло на нет, окутав лежащего на полу торговца легкой пеленой. Как тонкой пленкой укрыло.
Со стороны казалось, что свет, который на этот раз был темнее, чем самое темное зло, потихоньку впитывается Иффой, как губкой, причем, прямо сквозь одежду и кожу. Наверное, так оно и было, потому, как вскорости полуприкрытые пустые глаза его вспыхнули изнутри очень знакомым пронзительно голубоватым светом, и смотрелось это, надо сказать, довольно неприятно. Как будто в пустую, вычищенную и выскобленную черепушку несчастного какой-то глумливый шутник проказного веселья ради вставил молельную свечу, да так ее там и позабыл, отправившись дальше по своим неотложным делам.