Женщина, до этой минуты следившая глазами за собакой и человеком, бросает вызывающий взгляд мужчине; только что его шатало из стороны в сторону, а теперь вдруг он выпрямляется и застывает в неподвижности. Глаза женщины стекленеют, губы у нее влажные и распухли, взгляд похотлив. Я опасаюсь, как бы мужчина не повалился лицом вниз, но он стоит, стоит неподвижно, стоит так целую вечность, потом негромко, но очень четко и трезвым голосом произносит несколько слов, я их не понимаю, но вижу, что женщина медленно открывает рот, лицо ее расползается, как тесто, губы дрожат, вероятно, он сказал что-то обидное, и тогда оборачивается и маленький человечек. Такса повизгивает от желания получить сахар и нетерпеливо царапает его ноги, и невзрачный, поворачиваясь, выпрямляется и поднимает лицо, исполненное святого гнева, к мужчине, тот рвет ворот рубахи, и теперь невзрачный говорит что-то, мужчина издает рев и кидается вперед, но тут человечек пропадает в воротах, слышно, как поворачивается ключ в замке. Тони машет хвостом и скребет землю у ног мужчины. Словно оглушенный, тот таращит глаза на ворота, бормочет что-то, поправляет галстук и, не обращая внимания на таксу, направляется к пивной, проходит мимо женщины, лицо ее совсем посерело, хватает ее на ходу за руку и молча тянет за собой в кабак, из которого клубами вырывается на улицу табачный дым.

В этой истории возможно все, она открыта на все стороны, в ней возможен любой конец, от фарса до убийства.

Быть открытым на все стороны: решающие точки жизни — это точки возможного изменения, но не менее возможного неизменения, а сумма отрезков пути между двумя такими «открытыми точками» и есть биография. Промежуток заполнять не обязательно, он может оставаться пустым, как стены готической постройки, но биография, которая не содержала бы таких «открытых точек», была бы подделкой, даже если бы не хватало только одной.

Эти «открытые точки» могут лежать на одной прямой, тогда, как говорится, жизнь прошла по прямой, но эта прямолинейность не была задана изначально. Прямолинейно — означает, что возможности поворотов остались неиспользованными. Но из-за этого подобные возможные точки не должны быть пропущены. Линия биографии не геометрическая линия, и, будучи прямой, она определяется не только двумя точками.

Прибудет ли некто из точки А в точку В, потом из В в С и из С, наконец, в Д, то есть в конечном итоге из А в Д, вовсе не то же самое, как если кто-то достигнет пункта Д, выйдя из пункта А, через точки Г и Е, хотя в обоих направлениях одни и те же начальные и конечные пункты. Нельзя опускать промежуточные точки. Следующий шаг первого может вести из Д в Е, а второго — из Д в С, а Е и С могут лежать в противоположных направлениях. Если мы будем видеть только исходные и конечные пункты, то развитие в разных направлениях останется нам непонятным. Вся линия, сумма всех «открытых точек», есть бытие.

То, что некто следует из А через В в С и далее в Д, не определено точкой А. Оттуда возможно движение в различных направлениях, и если оно совершается в точку В, значит, и оттуда снова открыты все пути. Нет необходимости в том, чтобы некое детское переживание определило позицию взрослого человека, так может быть, но так не обязательно должно быть. Это одна из сложных проблем, стоящих перед писателем, который ведет повествование от первого лица и рассказывает о переживаниях детства с позиций взрослого человека. Именно эта более поздняя позиция должна оставаться неопределенной; если она точно зафиксирована и если речь идет о крайней позиции, возникает впечатление насильственности, а именно этого хотел я избегнуть. Меня очень соблазняло написать некоторые мои рассказы, например «Песнь индейцев», с позиции эсэсовца, но это свело бы проблему фашизма к проблеме психологической, чего я никоим образом не хотел.

Тот, кто сказал «А», не должен говорить «Б», а тот, кто все же сказал «Б», не должен говорить «В», а кто сказал «В», не должен говорить… и так далее до «Ф», с которого начинается слово «фашизм». «А» может быть исходной точкой для очень многого, но если развитие от «А» какими угодно обходными путями привело к «Ф», значит, «А» было отправной точкой для «Ф».

Эти «открытые точки» ты можешь сравнить с поворотным кругом на железной дороге: локомотиву, стоящему на нем, открыты все пути. До сих пор он шел по рельсам с конечными пунктами А и В, теперь он меняет путь на С — Д. Можно ли назвать это изменением? Тогда должен был бы измениться локомотив, а не только направление его пути. Но локомотив, который идет из С в Д, уже в силу одного этого не тот же самый, что идет из А в В.

Изменяется ли что-либо в сущности человека, когда он меняет направление своей жизни? Этот вопрос я задаю себе сейчас впервые, до сих пор я считал это само собой разумеющимся и потому не замечал самой возможности такой постановки вопроса, подразумевающей и отрицательный ответ. Нет, это совсем не само собой разумеется.

И наоборот: может ли кто-нибудь, неизменно следуя направлению своей жизни, тем не менее измениться? Я могу себе представить такие случаи.

Начнем с простейшего примера: разведка и контрразведка знают термин «обернуть» и кого-то «оборачивают», и это соответствует образу локомотива на поворотном круге. Некто действовал за А против В, теперь он «обернут» и действует за В против А.

Можно ли назвать это изменением? Я хотел бы сказать «нет», но я колеблюсь, хотя не так сильно, как колебался бы перед «да».

Вообще, что это означает: человек изменяется, преобразуется, превращается в нечто иное? В каком отношении он изменяется (преобразуется, превращается)? В каком смысле меняется он? Биологически или духовно, с точки зрения здоровья, характера, этически, религиозно, идеологически, морально, политически, с точки зрения партийной или государственной принадлежности, социального положения, профессии, национальности, вероисповедания, меняется он во времени, в пространстве, в фенотипе или генотипе и т. д. и т. п.? И что изменяется, а что остается неизменным? И как изменяется, существуют ли типы изменений, родства, подобия?

Когда мы говорим, что X изменился, мы прежде всего утверждаем этим, что он остался самим собой, иначе мы не назвали бы его X — его собственным именем.

Изменение — процесс или результат? Это совсем разные понятия. «S превращается в Р» и «S превратилось в Р» не одно и то же. Но «S», превращающееся в «Р», должно быть вместе с тем и S, ибо «S, превращающееся в Р», принадлежит к свойствам S. И «S превращается в Р». «S, превратившееся в Р», одновременно есть Р, потому что S уже перешло в Р.

Что, собственно, дает нам право сказать «S превращается в Р»? Откуда мы это знаем? Если S уже превратилось в Р, то оно не становится Р, а уже есть Р, а если S еще не Р, стало быть, оно на пути к нему, а на пути с ним еще много чего может случиться.

Когда говорят «два плюс три равняется пяти», будет ли это изменением двух и трех? Без сомнения, но также и изменением пяти, если перевернуть равенство: «пять равняется два плюс три».

Я гляжу на цифры и с удовольствием вижу в них то, что видел ребенком: двойка — девочка, присевшая в книксене, тройка — господин в цилиндре, пятерка — фабрикант, единица может быть кем угодно, семерка — арестант, четверку я никогда не любил, это был классный наставник, жестокий, злобный, коварный, всегда вынюхивающий что-то. Каждое равенство было приключением; «два плюс три равняется пяти» казалось сказкой и тайной, а то, что в нем может таиться иной смысл, я понял гораздо позже, впрочем, также и связь предложений в книге, даже связь слов в предложении.