«Цепной мост» — это предельно потемневший коричневый коньяк, черно-коричневый.

Цепной мост: огромные воинственные выступы, римские крепости, арки, стальные сооружения, подобные частям фантастической военной машины, и львы с клыками вампиров, но без языков.

Массивные стальные канделябры на сплошных опорах, их корпуса — страшные темницы, и кажется, что ночью туда запирают дневной свет.

Львы без языков, над которыми так много смеялись, выглядят неожиданно тощими.

Снова и снова — киновоспоминания: я увидел фильм Ланга «М», точнее, только рекламный ролик этого фильма, когда мне было десять лет. Я увидел лицо Петера Лорре[71], которое стало для меня воплощением посюстороннего страха, только лицо, смотревшее на меня так, словно именно я могу понять его и спасти; я почувствовал, что эта картина приоткрывает тайну взрослых, и не мог понять, почему этот фильм запрещено смотреть детям: кого же, как не самих детей, касается фильм о детоубийце? Я носился с отчаянными планами, несмотря на запрет тайком проскользнуть в кино, я, мне помнится, не ныл и не клянчил (а может быть, мне теперь кажется, что это было так)… На следующий день после премьеры в Рохлице отец пересказал мне картину, но в пересказе ничего не осталось, там не было ни «М», ни этого лица, воплощавшего ужас, и я снова убедился, что взрослые не хотят выдавать свою тайну, и больше не спрашивал, а вскоре после этого меня отправили в монастырь.

«М», с которого начинается слово «мифология».

Или, когда в Рейхенберге показывали «Танец на вулкане», я две недели подряд ходил на каждый сеанс — а их было четыре в день — и сидел в таком же напряжении, как в первый раз, дожидаясь минуты, когда Дебюрро[72] сорвет с себя костюм паяца и я его рукой швырну свою ненависть в лицо всем властям мира: «Заварите для Короля такую кашу, чтобы он подавился ею!»

Или, тоже в Рейхенберге, преподаватель гимнастики погнал нас, старшеклассников реформированной реальной гимназии, в обязательном порядке в кино на предмет просвещения — смотреть фильм о венерических заболеваниях, о путях заражения ими, об их последствиях и о профилактике этих заболеваний; и мы, напустив на свои прыщавые физиономии выражение всезнающей опытности, небрежно бухались в кресла рядом со столь же небрежно усаживающимися соученицами, решив и глазом не моргнуть, но надеясь испытать ужас, проникнуть в тайну. Я помню, что сидел между Милли и Акселем и мы так ждали начала, что Аксель не скалил зубы, а Милли не говорила глупостей; ожидание объединило нас, мы все превратились в Гамлета, нас признали взрослыми, этого я никогда не забуду… Стены пахли свежей штукатуркой, окна были неплотно закрыты шторами, сквозь них, как холодный дым, проникал серый и скудный дневной свет; сеанс долго не начинался, но, несмотря на скрип стульев и покашливание, в зале было совсем тихо, пока наконец не возник гудящий пучок света и в замок Эльсинор не ворвались бесконечной чередой гноящиеся половые органы; не дух отца появился, а сразу же — Фортинбрас, и он предводительствовал полчищами мошонок, срамных губ, головок полового члена, клиторов; это было гротескное зрелище, оргия бессмыслицы; мы были ошеломлены, сбиты с толку и все больше недоумевали; а потом стали появляться все остальные части тела, и все — либо покрытые гнойной коростой, либо изъязвленные гноем, словно автор фильма хотел составить исчерпывающий перечень всего, что может сгнить у человека: глаза, фаланги пальцев, груди, пах_; верхние губы, нижние губы, углы рта, рот, язык, кончик языка, десна, подбородок, ямочка на подбородке, челюсть, основание уха, ушная раковина, мочка уха; все это было показано с немецкой основательностью и полнотой, это было просвещение на немецкий лад, одинаково сметающее на своем пути мысль, чувство и волю, немецкая антипорнография, оргия неизящества; мы могли бы выйти из этого — сколь ни патетически это звучит — преображенными, ведь мы впервые почувствовали, что нас принимают всерьез и считают взрослыми, вместо этого мы все с большим отчаянием погружались в свинцовое отупение, и единственным результатом этого просвещения была твердая решимость никогда больше не давать себя просвещать. На сей раз даже те шлюшки, которые промышляли при свете дня и поджидали нас, рассчитывая на появление возбужденных клиентов, сжалились над нами; я подумал, что они могли бы возбудить иск по поводу нарушения их деловых интересов, но в конце концов они увлекли за собой учителя гимнастики.

Но когда потом в Полтаве генеральский сын Ганс Иоахим Р., впервые появившись вечером в казарме, разделся, нажал ногтями на желтую кожу под грудью и небрежно бросил: «Где бы я ни надавил на свое тело, отовсюду выходит гной, я весь загноился, слышите», мы уставились на него, полные потрясенного изумления; и он, несмотря на хилость, лень и немощь, стал с общего молчаливого согласия нашим предводителем; он носился с дерзкими мыслями, например, наладить производство самогона и предпринять без приказа разведывательную вылазку в овеянные тайной запретные пригороды, но все это осталось неосуществленным, он вскоре взлетел на воздух в поезде с отпускниками, взорванном партизанами; вот тоже часть фашистского прошлого, и я уже десятки раз принимался за его описания, и десятки раз это не удавалось мне.

Цепной мост: арфа со струнами из трехгранных стальных тяжей, кто играет на ней?

Валютный магазин, где продаются изделия художественных ремесел; на витрине много ваз в югендстиле; два худощавых юнца в кожаных куртках и синих джинсах стоят перед витриной, тихо совещаются, поплевав на ладони, приглаживают волосы и, набравшись решимости, входят в магазин.

Меня каждый день снова изумляет близкое родство логики и сказки. Существенная черта сказки в том, что все могут вступать со всеми, каждый с каждым в коммуникативные отношения, но ведь это же существенная особенность логики! С помощью логики я могу выразить и вселенную, и любой отдельный предмет, и любое положение вещей через любой другой предмет и любое другое положение вещей, например: туманность Андромеды через цветок апельсина, для этого мне нужно только сформулировать предложение, содержащее в себе суждение со словами «цветок апельсина», например: «Любой цветок апельсина пахнет караваном», — и потом преобразовать это предложение следующим образом: «Все во вселенной либо пахнет караваном, либо не является цветком апельсина», тогда это относится и к туманности Андромеды; итак, «Либо туманность Андромеды пахнет караваном, либо она не является цветком апельсина».

Лирика способна на это не безгранично (и миф тоже), ее логика строже, чем логика логистики. Она (без особого обоснования) может связать с цветком апельсина — цветком оранжа — только Орион.

Мир может быть выражен в поэзии потому, что он может быть выражен в математике.

Были с Золтаном в киношке почти совсем за городом, но еще не доезжая до пригородов и глиняных карьеров. «Светлые ветры» — фильм об общественных проблемах 1947 года, то есть исторический фильм, но современные костюмы (джинсы и водолазки), реквизит и ритуал маоистских отрядов создают эффект остранения. Золтан переводит; я понимаю все и не понимаю ничего; на обратном пути Золтан объясняет мне историческую ситуацию, теперь мне хотелось бы посмотреть картину еще раз, но она больше не идет.

А в лавке рядом с киношкой — венгерская салями, которой все время не было в больших магазинах Будапешта! Я спрашиваю Золтана, ведь он знает все о Венгрии, в чем секрет приготовления салями, но он отвечает только: «Нужны особое мясо, особый дым, особые пряности и особая сушка» — и, ухмыльнувшись, погружается в молчание.