Должно быть, этот холм состоит из вещества, которое само не горит и не передает тепла! Прометей тотчас помчался туда и убедился, что его предположение верно. Холм был образован из рыхлого серо-белого камня, в котором переплетались разлохмаченные волокна и который, подобно слюде, без труда разнимался на слои, только был много легче.
Он выломал целую пластину, а вместе с ней вырвал и несколько широких и очень крепких корней сухого кустарника — единственного растения на этой возвышенности, после чего полетел обратно. Невдалеке от морского берега Прометей бросил пластину в жар и, стоя на этом острове, принялся корнем копать песок, разделяя устье реки на множество рукавов и протоков, которые в наше время называются дельтою Нила.
Он скреб и копал изо всех сил, но все больше животных тонуло. Прометей слышал, как их жалобные мольбы переходят в предсмертное бульканье, а почва была все еще такой раскаленной, что холодная вода, хлынув на нее, тотчас испарялась. Прометей раздумывал, у кого из животных копыта настолько твердые, что можно пустить их сюда на пробу, и решил погнать на берег пару дромадеров, которые как раз брели через устье. И тут он увидел, содрогнувшись еще сильнее, чем при виде бушующего огня, что поток животных поплыл вдруг в обратную сторону, задом наперед. Казалось, будто какая-то чудовищная сила высасывает зверей из моря и тащит их вверх по реке, против течения. Титанова сына охватил ужас. Неужто огонь так силен, что может поворачивать реки вспять? Или же стихия в отместку за то, что он ее проклял, развязала свои скрытые, еще неведомые миру силы и заставила уже спасенные существа добровольно броситься назад, в погибель?
Прометей не мог знать, что Посейдон прорыл в той части суши, которая в те времена соединяла Африку с Азией, ров, параллельный Нилу и более глубокий, чем ложе последнего, а потом еще своим трезубцем пробил дыру в откосе берега, так что Нил устремился в другое русло, потянув за собой и зверей.
Это произошло на Востоке, но и в других областях помощники не дремали: Океан и его дети с Запада гнали на пожарище волну за волной; на Юге Артемида выводила находившиеся под угрозой стада в безопасные зоны, а Деметра, сняв с себя звериные шкуры и связав их узлом, собирала семена редких растений, чтобы позднее посеять их в неповрежденную почву.
Тем временем начали таять высокогорные ледники, образовавшиеся ручьи врывались в огонь, и от этого столкновения возник самум, отбросивший огонь назад, на выгоревшую землю. Еще только раз взметнулось пламя навстречу светлому солнцу — и окончательно сникло. Появились тучи, пар, поднимавшийся с побережья и с гор, изливался крупными горячими каплями, наново испарялся и опять падал дождем, остужая жар, полосу за полосой. Докрасна раскаленный песок стал желто-коричневым, испекшиеся камни рассыпались в прах. Северная Африка превратилась в пустыню.
Спасенные звери, дрожа, сгрудились в Посейдоновом рву. Львы прижимались к газелям, газели — ко львам, степной волк пыхтел рядом с зайцем; хищники не хватали добычу, а слабые не удирали. У всех торчали изо рта языки, будто высохшие сучья, и то тут, то там кто-нибудь падал как подкошенный, ткнувшись головой в мутную воду. Даже крокодилы лежали в изнеможении. Не осталось ни одной неопаленной или неразодранной шкуры, ни одной пары глаз, не замутненных зрелищем смерти.
Горилла-мать молча качала двух умолкших детенышей, некогда слывших самыми неуемными крикунами во всей Африке. Теперь у малышей не осталось сил даже на то, чтобы хныкать, языки у них стали жесткими, как галька, а губы высохли добела, виднелись только ноздри.
Посейдон понял, что жизнь зверей все еще в опасности.
— Сюда, дочери Океана, сюда! — кричал он в сторону открытого моря, сложив руки у рта наподобие пещеры. — Возьмите пустые раковины на берегу и соберите в них дождь! Звери гибнут от жажды в этой каше из соли и пота!
— Мы спешим! Мы спешим!
— Проплывите под материком! Не теряйте времени зря!
— Мои дочери поспешают!
Последними в ров, который ныне зовется Красным морем, плюхнулись два слоненка, больше животных в реке не осталось. Сквозь отверстие в откосе берега сочилась только черная жижа — пепел с водой.
— Мы плывем! Мы плывем!
Пока Посейдон заделывал тиной брешь в откосе, ко рву подлетела Артемида, выпачканная сажей, с растрепанными волосами. Прохладными мясистыми листьями и медоносными цветами с Африканского нагорья она перевязала самые тяжкие раны. Дети Океана приволокли дождь в рожковых раковинах, а по узкому перешейку, еще соединявшему Африку с Азией, подошел и Прометей, у которого дрожали колени.
Увидев скученных во рву зверей, он улыбнулся, но потом заплакал.
— Что произошло, брат? — спросил он, рыдая.
— Ничего особенного, — отвечал Посейдон, опершись на свой трезубец. — Просто царь Зевс испробовал свое новое оружие. — Он зло взглянул на Прометея. — Его изготовил для властелина твой Гефест, — медленно проговорил он, — твой Гефест, которого ты вытащил из леса. Вот к чему привел твой замечательный план, болван ты эдакий! Ах, сидел бы ты лучше со своими в преисподней!
Прометей ничего не понимал, не почувствовал он и бешеной ненависти, звучавшей в этом обвинении.
— Помогите мне! — крикнула Артемида и указала на ослицу с сильно раздувшимися боками, которая стояла в полусоленой и полупресной воде и стонала. — Она собирается рожать, а места у нее нет!
Прометей и Посейдон уложили роженицу в плоскую илистую ложбинку, однако от пережитого испуга животное свела такая судорога, что, несмотря на сильные схватки, ослята не могли выйти из материнской утробы. Артемида растирала повизгивающей ослице, которая с мольбой смотрела на нее большими коричневыми глазами, напрягшийся живот.
Посейдон отвернулся. Женские и материнские дела пугали его. Увидев, что два арабских жеребца бьются из-за полузасыпанной лужи пресной воды, он бросился к ним и, схватив за ноздри, с силой развел в стороны. Жеребцы вскидывались на дыбы, бешено лягались, но Посейдон грубо поставил их на колени и закинул им головы назад.
— Где вода, там хозяин я! — в ярости вскричал он. На губах у него выступила пена, такая же, как на мордах бесившихся коней, а глаза бога и глаза жеребцов одинаково налились кровью. По носу лошади, которую Посейдон держал левой рукой, текла кровь, ее шейные позвонки хрустели, и когда она, дрожа, подчинилась ему, Посейдон немного разжал кулак, после этого сдалась и вторая. Теперь кони спокойно стояли рядом с морским богом, и он попеременно поил их, набрав воды в горсть. И он до тех пор брал у Океановых дочерей полные раковины, не обращая внимания на жажду остальных, пока его животные удовлетворенно не засопели.
Жара немного спала, и в ветвях оленьих рогов опять защелкали, хотя еще и хрипловато, самые дерзкие из юных обезьян. Укрощенные кони звонко ржали. Далеко на севере им отвечала какая-то кобыла.
— Слушай, милая моя, — увещевала ослицу Артемида, — опасность миновала! Охотница помогает роженице. Пусть в лесу резвятся здоровые дети.
Ослица потянулась — судорога отпустила ее, — раздвинула тонкие ляжки, и двое малышей выскользнули из ее утробы на свет. Уши ослят, хоть и мягкие, были уже замечательно острые и длинные, а вот их шерстка, белая, как остывший пепел, была расчерчена широкими, угольно-черными полосами, шедшими горизонтально от шеи и спины к животу, а также по задним ножкам и мордочкам.
Увидев их окрас, мать-ослица оторопела, но потом все же попыталась пересохшим языком столь же нежно вылизать это свое потомство, как обыкновенных серых ослят.
— Страх порождает уродов, — ожесточенно заявила Артемида.
Прометей же не мог налюбоваться новорожденными.
— Погляди, какие они милые! — сказал он, испытывая облегчение от того, что среди всего этого бедствия появилось что-то отрадное, и кончиком пальца легонько, едва касаясь, провел по черной полоске от уха до челюсти. Артемида с ненавистью посмотрела на него.
— Это ублюдки, — пренебрежительно сказала она, — какая-то помесь, ни то ни се. Пожар привел мать в смятение, она зачала от искр и пылающих углей. То, что она произвела на свет, не ее породы. Кто знает, какое племя населит теперь леса! — Она выпрямилась, и ненависть ее дышала таким холодом, что Прометей отпрянул. — Ты привел к нам Гефеста, — продолжала она ледяным тоном. — Этого мы тебе никогда не забудем.