— Неужели от мофа? — широко раскрыв глаза, спросил Ван Ваверен.

— Соблюдение мер предосторожности никогда не было ее сильной стороной, — пожимая плечами, сказал Кохэн.

— Или от мофа, или от Яна, — сказал Мертенс. — А это возможно установить? Я как-то читал, что в таких случаях проверяют кровь. У тебя, например, группа А, В или С, и если у ребенка группа А и у мофа тоже…

— Кто тебе сказал, что у Яна не может быть одна группа крови с мофом? — спросил Кохэн. — К тому же моф этот, наверное, уже давно сбежал, а свою кровь предназначает для более возвышенных целей. Я заяц! Не говорите мне о мофах и особенно о чистоте их крови… да и кроме того, они трясутся над каждой каплей своей крови, даже если она уже ни на что не годится…

— Вряд ли у Яна с мофом может быть одна группа крови, — сказал Грикспоор, — он ведь родом из Индонезии или откуда-то из тех краев.

— Не в этом дело, — сказал Мертенс. — Группы крови, если можно так выразиться, интернациональны. Если у ребенка группа А и у мофа тоже, а у Яна Б или В, то ничего не стоит определить, кто из них отец ребенка.

— Если только не оба отцы, такое тоже бывает… — сказал Грикспоор.

— Я, во всяком случае, могу гарантировать, что я не отец, — сказал Кохэн.

— …по крайней мере у животных, — продолжал Грикспоор и дротянул руку к Мертенсовым сигаретам, но Мертенс поспешил убрать их подальше, — у собак, например, если один с белыми и черными пятнами, а другой совсем белый, я имею в виду двух кобелей, то и…

— Караул! — заорал Ван Ваверен. — Яна нет на посту!

В два прыжка они все были на дамбе. Никого. Они с недоумением смотрели друг на друга, но никто не знал, в чем дело. Щеки Кохэна побледнели. На лицах остальных, коричневых от загара, бледность не была заметна.

— Пойду поищу его, — сказал Грикспоор, — сидит, наверное, на траве у дороги на другой стороне дамбы, на него положиться нельзя… — И он упругим шагом пересек садик и спустился вниз по лесенке с железными перильцами. Остальные продолжали стоять на месте. Они не слышали ни свистка, ни шума машины или велосипедов, никто не кричал; они не видели, чтобы Ян спускался по лесенке… Так они и стояли, недоуменно глядя на гипсового мальчугана в гипсовой шляпе, с книгой в руке. Потом появился Грикспоор, запыхавшись, едва переводя дух.

— Они там, на другой стороне дамбы, внизу, Ян и Бовенкамп… О чем-то оживленно говорят. Меня не заметили…

— Может, удастся услышать, о чем они говорят… — сказал Мертенс.

— Где они? — резко спросил Кохэн.

— Под дамбой.

— Значит, оставили дамбу без наблюдения. Непростительная беспечность. А что, если подкатит машина с гестаповцами!

— Ладно, ладно, успокойтесь, пойду подежурю, — великодушно сказал Грикспоор, — может, мне удастся подслушать. Подслушать им не удалось, но еще до наступления вечера кое-что, прояснилось. Правда, о чем толковали фермер и Ян ин'т Фелдт, они не знали, но можно было предположить, что Бовенкамп сообщил Яну об отказе Марии выйти за него замуж. Отцу пришлось посчитаться с ее волей. Отвращение Марии к Яну было столь искренним, что его никак нельзя было объяснить капризом беременной женщины. Товарищи не решились спросить о чем-нибудь самого Яна ин'т Фелдта. Впервые за все время он не сидел за ужином рядом с Марией.

АМБАР

Воскресный, день был окончательно испорчен, а потому они рано ушли в свой амбар. Никто из четверых не питал к Яну ин'т Фелдту особых дружеских чувств, но в конфликте с Марией Бовенкамп они безоговорочно встали на его сторону. Усевшись возле настежь распахнутой двери, они сыграли партию в карты, и Кохэн по случаю воскресенья тоже принял участие в игре. Грикспоор хныкал, что к чаю не подали пирога, а его товарищи, пользуясь отсутствием Геерта, перешептывались между собой; один только Ян ин'т Фелдт ничего не говорил. Позднее, когда совсем стемнело, зажгли керосиновую лампочку, и она осветила большой бесформенный сарай, где пахло сеном, дегтем, керосином и сильно заношенной одеждой и где все казалось скособоченным и устремленным вверх: лестница к пристройке, где находилась клетушка Геерта, оглобли от старой парной упряжки, прислоненные к стене вилы, мотыги, грабли и, наконец, почти отвесная скирда сена, прилегавшая к задней стене амбара; рядом с ней прямо под сеном был тайник. Они сами его соорудили: помещение, державшееся на деревянных подпорках, высотой в рост человека. Крышку люка присыпали землей, смешанной со смолой, а сверху прилепили клок сена, торчавший во все стороны. Тайник был изобретен Мертенсом, который предлагал его усовершенствовать: прорыть подземный ход, укрепленный деревянными брусьями и покрытый сверху толем, а люк замаскировать мешком с песком, и тогда никто не сможет обнаружить тайник. Но все эти планы были, к сожалению, отвергнуты Бовенкампом, который заявил, что не допустит на своей земле кротовых нор.

По инициативе Кохэна и без ведома Схюлтса караул на дамбе от семи до одиннадцати вечера по воскресеньям отменили. Кохэн уверял, что все воскресные вечера мофы проводят с девками и приступают к проведению экзекуций после одиннадцати, если только они в состоянии держаться на ногах.

Около десяти часов Ян ин'т Фелдт смешал свои карты и сказал Мертенсу:

— С Марией все кончено.

Избегая на него смотреть, они сидели на низких табуретках и скамеечках для доения коров вокруг ломаного столика, шатавшегося, когда Грикспоор и Ван Ваверен остервенело швыряли на него свои карты. Во время игры они поочередно придерживали рукой лампу, чтобы она не свалилась со стола.

— У нее теперь другой, — пояснил Ян ин'т Фелдт; ссутулившись по-стариковски, он держался руками за край табуретки. — Энседовец.

— Энседовец! — Они глядели на него, разинув рты. — Это тебе сказал Бовенкамп?

— Она сама.

— А кто же он?

— Пурстампер. Сын аптекаря.

— Что? Кеес Пурстампер? Прохвост! Фашист! — закричали в один голос Мертенс и Грикспоор, уроженцы этого городка. — Мерзавец!

И на какое-то время Ян ин'т Фелдт был забыт. Мертенс и Грикспоор расписывали в крепких словечках, какие они все мерзавцы: что Кеес Пурстампер, что его папаша с маменькой, что братец Пит. У Мертенса был наготове целый рассказ об этой семейке.

— Папаша его с пеленок гоняется за девушками. Говорят, он и в НСД вступил только затем, чтобы энседовкам юбки задирать. И от него всегда жди всяких гадостей; он чуть было не завалил нас всех во время нашего налета на карточное бюро. Каким образом? А он в тот день там околачивался. Об этом мы не подумали. Мы только старались выбрать такой момент, когда в конторе не было никого из жандармерии. Но мы, конечно, сделали большую глупость: заперли всех служащих в служебном помещении на нижнем этаже, а на двух-трех человек, что стояли у окошечек касс, внимания не обратили; в такую минуту всегда думаешь, что на людей, которые сюда приходят, можно полностью положиться. Не так ли? Правда, выход охранялся и улизнуть он не мог. Ну вот, пока мы внизу запирали людей — а среди них некоторые были прямо в восторге, что наконец-то мы на это решились, отпускали разные шуточки и все прочее, а всякие там девчонки прыгали и чуть ли не танцевали, — мне вдруг пришло в голову подняться наверх, отобрать и сложить карточки; и кого же, вы думаете, увидел я возле телефона? Пурстампера. Он звонил мофам, как я потом узнал, соединился с ними, но не успел им ничего сказать.

— А откуда вы это узнали? — с любопытством спросил Грикспоор, его белобрысая мальчишечья голова при скудном мерцающем свете керосиновой лампы казалась рыжей и курчавой.

— Не успел им ничего сказать, — повторил Мертенс и замолчал.

— Вы что, и телефонные линии тоже контролируете? — спросил Грикспоор, выгнувшись вперед, как кошка, готовая к прыжку.

— Он еще не успел им ничего сообщить… нет, Яп, это государственная тайна, я и так слишком разболтался.

Кохэн улыбнулся:

— Тогда незачем рассказывать. А кроме того, неужели ты думаешь, что мы поверили в твои небылицы?