— Мне нужно выплакаться. Не говори, ничего не говори.

Маргарита поняла ее горе. Она вышла в кухню, отлила из кастрюли в чашку мясного бульона и поставила остудить на окошко. Потом принесла бульон Ми лене:

— На-ка, поешь, — сказала она. — Подумай и о своем здоровье. Ты должна держаться молодцом, если хочешь, чтобы Альфредо подбодрился.

Тут вошел Марио, только что вернувшийся с работы. Он постучался и попросил/воды. Мачисте согласился на просьбу жены, и вот уже несколько дней Марио жил у них в доме. («Ну, если уж взяла жильца, — сказал Мачисте жене, познакомившись с Марио, — то и корми его. Ведь он один на свете».)

Марио вошел, но, увидев Милену, извинился, сказал, что не хочет мешать. Маргарита ответила:

— Брось церемонии! Тут все свои.

Тогда Марио поставил кувшин в угол и уселся напротив Милены. Спросив о здоровье Альфредо, он сказал:

— Вы, Милена, совсем упали духом. Выше голову! Если согнешься под первыми ударами, то в конце концов покоришься. Ну же, улыбнитесь! Вот и молодчина! Скажите правду, разве вам так не лучше?

— Что-то уж очень легкое лечение, — ответила она. — Вы веселый, сразу видно, что влюблены. Ступайте скорее к Бьянке, я уверена, что она ждет вас.

А когда Марио ушел, Милена поймала себя на том, что думает о его словах, и снова улыбнулась, как он советовал ей.

Виа дель Корно приняла Марио, как своего. Рекомендация Мачисте была надежной порукой.

Защищая сердечные дела Бьянки, Маргарита обнаружила совершенно неожиданные энергию и упрямство.

— Пять лет мы с тобой женаты, и я в первый раз тебя о чем-то прошу, — сказала она мужу в заключение их спора.

Мачисте хотел было ответить, что он не намерен выступать посредником между двумя сопляками, но вместо этого сказал, что снисходит только к тому, что парень один-одинешенек на свете. Как-то раз, когда было мало работы, Мачисте снял свой кожаный фартук и отправился на виа деи Пепи, чтобы навести справки о Марио. Потом он вспомнил об одном печатнике-коммунисте, который мог дать ему более точные сведения. И печатник сообщил ему следующее:

— Марио честный парень. Если ты ему поможешь — сделаешь хорошее дело. Ты мог бы, кроме того, поучить его уму-разуму. Наш долг — не дать ослепить этих ребят. Они должны смотреть на все открытыми глазами.

Возвратившись домой, Мачисте сказал Маргарите:

— Пусть приходит.

Затем Мачисте вышел на улицу, чтобы подготовить соседей к переселению Марио. Сапожнику Стадерини он сказал, что намеревается поселить в комнате наверху знакомого паренька, оставшегося сиротой, сына старого друга. Мачисте не красноречив, он сказал только самое необходимое, но, переходя из уст в уста, новость претерпела некоторые изменения. Луиза, жена мусорщика, излагала ее Синьоре несколько иначе.

— Маргарита обожает детей, — сказала она, — а детей у нее быть не может. Вот Мачисте и берет себе приемыша — из приютских ребятишек-сироток.

Правда, в тот день, когда «приемыш» вступил на виа дель Корно с узелком под мышкой, он вызвал изрядное удивление. Но удивление скоро прошло. Вдова Нези, которая могла теперь злословить в свое удовольствие, сказала только, что Мачисте спустя двенадцать лет вздумал подражать Синьоре — та взяла к себе из приюта Джезуину: девочка тогда была примерно в таком же положении, как и этот парень.

— Кузнец хочет быть самой важной персоной на нашей улице, — заявила она. — Сначала купил себе мотоцикл, а теперь благотворительностью занимается.

А Нанни, который всегда все видел в черном свете, шепнул сапожнику:

— Вот посмотришь, зря его Мачисте пустил. В курятник лису привел!

Несмотря на советы Бьянки и Маргариты, умолявших Марио «держаться поскромнее» хотя бы первое время, он вел себя на виа дель Корно, как в светской гостиной. Он останавливал каждого встречного, протягивал руку и объявлял:

— Марио Париджи. Очень приятно! Я живу у кузнеца. С кем имею честь?

Непринужденные манеры Марио завоевали ему симпатии всей улицы. Даже на Синьору произвели благоприятное впечатление те отчеты, которые были ей представлены.

— Задорный петушок, — сказала она. — Скоро увидим, какая курочка начнет квохтать.

— Молодец, Париджи, — сказал ему Карлино. — Ты записан в фашистскую партию?

— Пока нет.

— Приходи ко мне в федерацию. Я там всегда бываю с шести до семи.

Марио заговорил с ним, думая, что это Беппино Кар-рези. Мачисте разъяснил ему недоразумение.

При знакомстве с будущим тестем и тещей бесстыдство Марио дошло до крайних пределов.

— Позвольте представиться — Марио Париджи… Я не спрашиваю, с кем имею честь, потому что синьору Клоринду все знают. Позавчера в церкви Сан-Ремиджо священник расточал вам такие похвалы!

— Вы ходите в церковь?

— Всегда, каждую свободную минутку!

— А почему не пошли в священники? — допытывалась Клоринда.

— Ах, какой нескромный вопрос! — ответил Марио. — О таких вещах говорят только на исповеди!

А с Ривуаром у Марио был такой разговор:

— Синьор Квальотти, мое почтение… Сколько раз мальчишкой я покупал у вас в городском4 саду засахаренный миндаль! Вы меня не помните?

— Нет, что-то не припомню. Видно, выросли вы с тех пор!

— А знаете, попадались и горькие миндалины! Но уж известно, ребятам все кажется недостаточно сладким.

— Примерно в каком это было году?

— Сейчас скажу… Я бывал там… наверно, в девятнадцатом или двадцатом…

— Ну, конечно! Это ведь было сразу после войны, и сахар стоил бешеных денег. А вот сейчас попробуйте мои миндальные пирожные. Думаю, понравятся.

— Это уж наверняка, — отвечал Марио. — Знаете что, называйте меня на ты. Будем считать, что я ваш сын. А может — ваш будущий зять. Ну, я шучу, сами понимаете.

За два дня Марио стал любимцем всей улицы — куда больше, чем Джезуина, которая жила здесь уже двенадцать лет, но редко выходила из дому, потому что ухаживала за Синьорой. Бьянка и радовалась и вместе с тем тревожилась. Однажды вечером она сказала Марио:

— Ты не понимаешь, с кем имеешь дело! За исключением Милены и Маргариты, вся наша публика только и ждет случая, чтобы почесать язык за твоей спиной. Стоит тебе споткнуться, сейчас же все набросятся, как волки.

— Как ты сказала? За исключением Милены и Маргариты? А про Мачисте забыла?

— Ну, конечно, Мачисте само собой.

— Ну, а Бруно и Клара?

— Гм!

— Да или нет?

— Да. Но вот и все. Точка.

— Ну, а может быть, мы сюда прибавим еще родителей Клары и Бруно?

— У отца Клары на одно слово — два ругательства.

— Ты рассуждаешь, как твоя мачеха. Какие у него еще пороки, что его можно за человека не считать? Что он, не работает? Плохой семьянин? О детях, я полагаю, и говорить не стоит!

— Музетта Чекки — сплетница!

— Ну, а ты сейчас кто?

Бьянка на мгновенье смутилась, почувствовав упрек, и сказала:

— Ну, исключим и ребят. А дальше что? К чему ты клонишь?

— Что ты можешь сказать про Луизу и ее мужа — мусорщика Чекки? И о матери Милены?

— У Луизы тоже язык длинный.

— Я тебе уже сказал: как у тебя!

— Ты хочешь, чтоб я обиделась?

— Нет, нет, хочу только, чтоб ты изменила свои взгляды. Если ты презираешь окружающих тебя людей, как же ты жить будешь на белом свете? Я ведь не говорю тебе — люби ближнего, как самого себя. Это пусть тебе Клоринда проповедует. А я говорю: учись узнавать того, кто с тобой рядом, иначе всегда будешь жить в пустыне.

— Значит, ты думаешь, что уже знаешь нашу улицу лучше меня, хотя я здесь родилась? Этак ты скажешь, что и Синьора, и Нанни, и Элиза, и такие же гулящие, как она, — тоже хорошие люди?

— Нужно в каждом разобраться отдельно.

— Я уже поняла, с чьих слов ты говоришь. Это уроки Мачисте!

Марио увидел, что Бьянка сердится.

— А знаешь, — сказал он, — ведь за всеми этими разговорами мы потеряли целых полчаса «чип-чип».

«Чип— чип» -так назывался у них влюбленный шепот и поцелуи под покровительством статуи Мадонны с младенцем, стоявшей в нише на виа дель Акуа.