Наша улица тоже озарена огнями. На всех окнах — «стаканчики», с каждого подоконника свешивается фонарик. Проще всех украшено окно у Милены; она выставила только одну рификолону в виде шарманки, и то лишь для того, чтобы не обидеть виа дель Корно своим равнодушием к празднику и не напоминать о собственных горестях ни себе, ни другим. Красивее всех разубраны окна Синьоры. Иллюминация у нее каждый год одна и та же, но от этого она не теряет своей привлекательности. Каждый год Джезуина приносит из кладовой все нужное, проверяет, целы ли гвозди на подоконниках, разрезает на куски свечи, вставляет их в фонарики и развешивает, когда стемнеет.

Ребятишки (да и не только ребятишки!) толпятся на улице, задрав головы, и любуются иллюминацией. Зрелище действительно очень красивое, совершенно во вкусе Синьоры. Будь она художницей, все ее картины строились бы на гамме оттенков какого-нибудь одного цвета.

На трех окнах, выходящих на улицу, Джезуина зажигает длинную гирлянду в тридцать фонариков, соответственно подобранных по фасону, размеру и яркости. Когда все они зажжены, снизу кажется, будто падающая звезда повисла в полутьме меж землей и небом и за нею протянулась светящаяся голубовато-белая колея. Каждый год, едва Джезуина подвесит последний фонарик, с улицы несутся бурные аплодисменты, хор поздравлений и приветствий в честь Синьоры. Джезуина уходит, но крики и настойчивые аплодисменты не прекращаются до тех пор, пока девушка не высунется из окна и не передаст, что Синьора шлет наилучшие пожелания всей компании. И тут возобновляются песенки и шествие с фонарями, а Стадерини каждый год заявляет:

— Я все обошел и вижу, что иллюминация не в пример хуже прежнего! Прошлым год было еще туда-сюда, а уж в этом году…

На этот раз он сказал:

— Я дошел до самого Сан-Фредиано, и можете себе представить, всего только две скампанаты встретил.

Скампаната — это тоже праздничный обычай, с которым мы еще не познакомились. Именно он-то и был причиной поспешного бегства Бруно и Марио, ибо оказался для них важнее, чем вечерняя прогулка с любимой.

Скампанату устраивают к концу праздника, когда народ уже возвращается с набережной или спускается с холмов парка деи Колли, полюбовавшись фейерверком, устроенным за счет городского управления. Скампаната — это продолжение традиции вольных шуток, которые позволяла себе молодежь в давние времена, высмеивая паломников из монастыря Аннунциаты. Теперь же высмеивают, как объяснит вам Стадерини, «мужей-рогачей, беременных девиц и старых бессильных супругов». Эта комедия в духе театра Маккиавелли разыгрывается под открытым небом с участием целой толпы статистов, которые присоединяются по дороге к процессии зачинщиков скампанаты. Во главе колонны несут на шестах чучела из соломы и пакли, изображающие героев скампанаты. Горластые насмешники располагаются под окнами своих жертв, действующих лиц из плоти и крови, поднимают шум и гвалт, распевают неприличные куплеты, разыгрывают пародийные сценки с чучелами — словом, устраивают скампанату.

Кроме последнего вторника карнавала, есть еще три праздника в году, когда во Флоренции развлекаются, отбросив всякие церемонии и не стесняясь в выборе общества. Стремление повеселиться столь сильно и всеобъемлюще, что лишь самая жестокая ненависть может заставить человека отказаться от приглашения участвовать и фарсе. Эти праздники: «взрыв колесницы» в страстную субботу, «праздник кузнечика» в Кашинэ, который приходится на вознесенье, и праздник Мадонны с рификолонами и скампанатой. И вполне естественно, что, хотя почин исходил от Нанни, никто из тех, к кому он обратился, не отказал ему в помощи. Конечно, Нанни менее всего подходил для роли организатора скампанаты обманутому мужу, но вместе с тем именно у Нанни было больше всего свободного времени, чтобы обдумать все подробности. Кроме того, для Нанни это был способ воспрепятствовать возможным намерениям поднять на смех его самого. Словом, именно Нанни внес предложение: «В этом году устроим скампанату Беппино Каррези!» Все одобрили, эту мысль. Сообщили и Мачисте, он также дал свое согласие.

Скампаната — это шутка без злого умысла, карнавальное веселье не в точные сроки праздника, но при точном соблюдении его традиций; и сами осмеянные, пережив минуту вполне понятного и законного гнева, не помнят обиды и ограничиваются уверениями, что насмешки направлены не по адресу и что следовало поиздеваться над тем-то или тем-то.

Во время войны нашей улице было не до скампанаты. В 1919 году посмеялись над супругами Стадерини; в 1920 году — над парочкой, которая жила в той квартире, где потом поселился Мачисте; в 1921 году — над Ристори, хозяином гостиницы, который увлекся одной из своих жиличек, позднее умершей от перитонита; в 1922 году — над отцом Бруно: говорили, будто он живет со свояченицей, но слухи оказались лишенными основания, и у него потом просили извинения. В 1923 году, за неимением лучшего, снова подшутили над Стадерини, придравшись к словам Фидальмы, которая сказала: «Кому устроят трезвон в этом году? Мы с мужем уже свое получили, пускай-ка снова попробуют! Неужто мы не имеем права расходовать последние силы, коли они у нас есть? Мне вот пятьдесят пять лет, а я, право, с девчонкой не поменялась бы».

По этому случаю Нанни сочинил такие куплеты:

В 1924 году скампаната была посвящена Нези, и ее участники добрались даже до квартиры Ауроры на Борго Пинти. Джордано и Музетта по своему детскому неведению не могли взять в толк, почему родители запрещают им участвовать в празднике, и тоже горланили под окнами своей сестры. В этом году решили пропеть куплеты в честь Беппо и Марии Каррези, а заодно посмеяться над Уго, который, как мы знаем, жил в двенадцатом номере гостиницы «Червиа».

Бруно, Марио, Нанни, Стадерини, Эудженио (в тот день он остался в городе и решил переночевать в кузнице), подручный из угольной лавки, которого Отелло снова взял на работу, и сам Отелло, старавшийся заручиться дружбой виа дель Корно, соорудили три чучела. Штаб-квартира устроителей фарса помещалась в цирюльне на виа деи Леони. При таких обстоятельствах Оресте был в своей стихии. Он пожертвовал изношенную белую куртку, которая должна была служить поварским халатом, Отелло принес целую груду старой одежды. Оресте раздобыл у Олимпии блузку и юбку, чтобы нарядить чучело, изображавшее Марию. Сена для набивки чучел взяли у Мачиете, — купив мотоцикл, кузнец расстался с лошадью и экипажем. Стадерини, мастер починки и штопки, сшил три головы из полотна и набил их сеном. А Нанни — художник, слишком поздно открывший свое истинное призвание, нарисовал лица, да такие, что кажется, вот-вот чучела заговорят. Мальчишеская стрижка Марии, изображенная при помощи сажи, заслужила одобрение Оресте, который с недавнего времени начал пробовать свои силы в дамских прическах.

Мария и Беппино возвратились под ручку с фейерверка, которым они любовались с бельведера Понте алле Грацие. Они не знали, что Джордано Чекки поручено следить за ними. Однако Беппино чуял опасность, его не очень-то успокоили те объяснения, которые он услышал в ответ на свое предложение повторить скампанату Ауроре.

— Из уважения к памяти покойного Нези не стоит этого делать, — сказали ему. — Обойдемся в этом году без Скампанаты.

Но разве может виа дель Корно отказаться от скампанаты — ведь это все равно что коню отвернуться от овса. Беппино хорошо знал это; и хотя считал, что не заслужил скампанаты, все же опасался, как бы такая честь не выпала на его долю. Поэтому он не торопился вернуться домой и решил угостить жену арбузом; для этого он повел ее на площадь Зуави под тем предлогом, что там продают самые лучшие арбузы. Но Беппино не поделился своими опасениями с Марией. А ее терзала та же тревога, и еще сильнее, чем мужа, ибо она-то знала, что вполне заслуживает скампанаты. Мария надеялась, что Уго, защищал свою собственную честь, постарается воспрепятствовать скампанате. Но Уго был лишен подобной щепетильности; встретив Оресте, он только сказал: