Уже все стали расходиться, когда в столовую вбежала запыхавшаяся профсоюзница, которую Михаил помнил по ТЭЦ, куда он бегал к матери на работу.

— Ну как? — Она бросилась к Михаилу. — Мы все, Миша, сделали. Чем могли, тем помогли. От духовиков Таисья отказалась, так что сами виноваты.

— Спасибо вам, не знаю даже как и благодарить, — растрогался Михаил.

Женщина, отдышавшись, поправила выбившуюся из-под платка седую прядку волос и строго проговорила:

— Ты что же, друг, мать-то свою забыл. Хоть Таисья приглядывала за ней, скажи ей спасибо. Ну ладно, в живых застал, прощение получил, — успокоила его женщина. — Смотри, не забывай Высокогорск. Родина твоя. А теперь и вовсе. Мать здесь покоится. Я ведь тебя во-о-от таким помню. — Она часто заморгала, смахнула слезу и заторопилась: — Ну ладно, Миша, побегу. Скоро конец рабочего дня — автобус нужен людей с работы развезти.

Михаил почувствовал, что уже больше семи, оделся и, не разбудив Костю, защелкнул на английский замок дверь.

На стук открыла заспанная Нина, зябко запахнула на груди халат и недовольно объяснила, что мать ушла за молоком и что поездка на кладбище, о которой Михаил вчера договорился с Иваном, отменяется.

Михаил забрал свой портфель, попрощался с Ниной, передал всем привет и вышел во двор. Ему опять захотелось спать, но беспокоить Костю он не стал и задумчиво сел на скамейку. До аэропортовского автобуса оставалось еще уйма времени, и Михаил побоялся даже подсчитать: сколько именно. Надо было так растянуть время, чтобы оно прошло как можно незаметней. А теперь ему еще придется идти по родному городу, встречать знакомых, проходить памятные его сердцу места.

По тому пути, по которому несли мать, устланному еловыми лапами, Михаил не пошел. Он завернул за каменные сараи и натолкнулся на женщину. Михаил уступил дорогу и посмотрел женщине вслед. Тут только он заметил у нее в руках смутно белевший бидон и догадался, что это была сестра. Михаил остановился, надеясь, что она тоже узнает его. Но Таська не остановилась, и он хотел окликнуть ее, да промолчал и еще долго смотрел ей вслед…

Михаил посмотрел в золотящееся предвечерним светом окно и не поверил. Неужели близится вечер? У него на часах полвторого. Он выскочил из-под фикуса: на вокзальных часах тоже было полвторого. В два отходит автобус.

Какой короткий зимний день на Урале! Поздно светает, рано вечереет. Ему, приморцу, показалось, что и не развиднелось как следует.

Откинувшись в кресле «Икаруса», он с полудремотой поглядывал на привокзальную площадь. В ногах провожающих скользили игривые змеи поземки. Летуче изогнувшись, они, казалось, норовили ухватить друг дружку за хвост. Так расшалившиеся дети путаются в ногах взрослых, пока те прощаются. Дети возле автобуса не играли, и Михаил подумал, что их не взяли из-за плохой погоды. Та жестокая зима, что вчера была на кладбище, только сегодня добралась до города.

Чем бы ни отвлекал себя Михаил, все сводилось к смерти матери, к похоронам, и он тяжко, с детским всхлипом вздохнул, уже не надеясь больше отделаться от мучительных воспоминаний.

Но вдруг точно в висок кто ударил Михаила. Он вздрогнул и увидел возле автобуса Громского.

Михаил стал пробираться к выходу, но контролерша пожелала пассажирам счастливого пути и захлопнула дверцу. От заведенного двигателя автобус мелко затрясло — Михаил поспешно протиснулся на свое место и перед окном сокрушенно развел руками: дескать, ничего не попишешь, сейчас тронемся. Костя что-то кричал, жестикулировал, размахивал руками, а Михаил как заведенный кивал головою и широко улыбался.

Автобус тронулся. Костя дурашливо вытянулся и приложил ладонь к шапке.

Ночь в самолете длилась долго. Иллюминатор был все черным и черным. Наконец глубокая синь засветилась в нем и Михаил больше не засыпал.

Впереди, на третьем или четвертом ряду, поднялась женщина и согнулась в проходе над своим креслом; засновали ее крепкие локти, будто она засобиралась выходить.

Женщина ушла. Прошло около часа — она все не появлялась. Кругляш иллюминатора ярко горел синим. Люди дергались в умывальник, ждали, недоуменно пожимали плечами и возвращались на свои места.

Наконец по салону беспокойно пробежала бортпроводница, открыла умывальник, заглянула в него и тотчас же задернулась от салона шторой.

В самолете рожала женщина.

— Нашла где рожать, — недовольно пробурчал сзади мужской голос.

— Наверное, в Хабаровске садиться будем, — обернулась к нему соседка Михаила.

Забегали встревоженные стюардессы, приготовили впереди салона место для роженицы и привели ее.

По самолету объявили, нет ли среди пассажиров медицинских работников. Прибежали две женщины: сельская фельдшерица и студентка мединститута.

— В воздухе будут принимать роды, — удовлетворенно проговорила соседка Михаила. — Таких на свете мало, кто в самолете родился.

— Да-а, — вздохнул мужской голос. — Специально, видать, дотянула, чтоб в небе родить. Про таких в газетах печатают и проездные ихним детям на самолеты дают.

— Да хоть бы все хорошо обошлось, — вступила в разговор соседка Михаила. — Все равно не в роддоме рожает. Того нет, другого нет. Инфекцию могут занести.

Мужской голос снисходительно крякнул:

— Вот раньше крепкие бабы были. Ладно, если за повитухой пошлют, а то и сами выпустят на свет божий дитенку, уложат его в зыбку — и айда в поле жать.

— То-то детишек много и умирало, — возразила женщина.

По самолету объявили: «Граждане… Товарищи пассажиры, для принятия родов требуется спирт. Если случайно у кого-нибудь имеется, поделитесь, пожалуйста».

Пассажиры оживились, запоглядывали друг на друга.

— Без спирта никуда.

— Спирт — дело серьезное.

— Я бы и сам не прочь неразбавленного квакнуть.

— Нашли дураков.

— Э-эх кабы знать, что такое дело, прихватила бы пузырек: я спиртом пишущую машинку протираю.

— Кучеряво живете.

Молоденький летчик, лейтенант, сидевший от Михаила через проход, полез в парашютную сумку и военным шагом направился в нос самолета.

Раскрасневшиеся, красивые, озабоченные, прибежали стюардессы, одна в задний салон, другая остановилась посреди переднего.

— Товарищи, у кого есть чистые платки, полотенца…

Девушка не успела договорить, как ей помимо платков, полотенец стали передавать недавно купленные наволочки, простыни, а сверху на ворох белья кто-то положил пакет для новорожденного.

— Ой, что вы, хватит, хватит! — засмеялась бортпроводница и остановилась возле Михаила, чтобы не рассыпать белье.

Помогая девушке перехватить руками охапку белья, он прижал рукой сверху свой поминальный платочек.

Розовато-молочные облака плыли под иллюминатором, словно внизу шли куда-то непуганые белые медведи.

Сквозь усыпляющий гул самолета точно взрыв раздался крик младенца, и Михаил облегченно вздохнул. В небе родился новый человек! Это не случайно. Это все — мать. Ее великой души дело, ее прощение и наказ: жить, как живут все добрые люди, и продолжать жизнь.

Люди радостно оживились:

— Кто родился?

— Мальчик? Девочка?

— Какая разница — кто! Человек родился.

Самолет пошел на снижение.

— Товарищи, пристегните ремни. Просьба: после посадки оставаться всем на своих местах и не собирать вещи во избежание запыленности.

Самолет сел и затих.

— Встречающий гражданин Коваль! — послышался взволнованно-радостный голос дикторши. — Поздравляем вас с рождением сына. У справочного окна вас ожидает сотрудница аэропорта.

По салону побежали врач и санитары с носилками.

— Не надо, я сама, — мать отстранила носилки и встала, словно пробуя свои силы. — Дайте мне сына, — твердо сказала она.

— Что вы, вам нельзя, — заволновался врач, но ребенка матери подал.

Санитары поддержали ее.

А по салону, ошалевший от счастья и внимания, растерянно улыбаясь, медленно шел отец ребенка.