— Поживем — увидим. Товарища Гуменюка у нас критикуют не часто. Очень редко критикуют. А тут в его адрес камешки. Так-то вот, Зоя… как вас по батюшке-то?

— Что вы, меня все просто Зоей зовут.

— А все-таки?

— Степановна.

— Так-то вот, Зоя Степановна, — заведующий приподнялся и, как равному, пожал ей руку.

Зоя каждый день ходила в редакцию — справлялась о судьбе своей статьи. Михаил Михайлович встречал ее ласково, но отвечал неопределенно. Зоя и в отчаяние впадала и радовалась, вдруг проникаясь уверенностью, что статью напечатают. То ли от переживаний, то ли от холодного молока у нее разболелись зубы, и несколько дней в редакции она не показывалась.

О том, что статья напечатана, Зоя узнала от мужа. Он пришел с репетиции хмурый, повесил трубу на гвоздик и молча сел к столу.

— Обедать будешь? — спросила Зоя.

Он не ответил, глядел на стену и барабанил пальцами по столу.

— Ты что такой? — удивилась Зоя.

— Мало тебе Грачихи, — Виктор повернул к ней лицо, и Зоя увидела его злые глаза. — Теперь на председателя кинулась.

— Напечатали статью?

— Напечатали! Хоть бы подписалась какой другой фамилией, а то опять эта З. Армавирская. В станице ж все знают, что это ты.

В первый момент Зою охватила радость: все-таки напечатали! Она еще раз посмотрела на мужа. Какое злое у него лицо! Сидит взъерошенный, даже прическа растрепалась. Радость померкла. Нет, она не угасла совсем, только затаилась, ушла вглубь. К радости примешалась досада, стало обидно.

— Ну и пусть знают, — с вызовом сказала Зоя. — Я не боюсь. Робкому в журналистике делать нечего.

— В журналистике! — передразнил Виктор. — Щелкоперка несчастная! Подумала бы раньше. Фрол Кондратыч — это же уважаемый человек, председатель колхоза-миллионера. А ты кто? Ну, кто ты, я тебя опрашиваю?

— Как кто? — растерялась Зоя. — Человек.

— Че-ло-век! — усмехнулся Виктор. — Дома хозяйству ладу не дашь, а туда же, председателя учить берешься. Тебя еще и на свете не было, а он уже колхозом управлял.

Зоя никак не могла понять, почему кипятится муж.

— Кто меня на место определил? Фрол Кондратыч. А мы его отблагодарили. Очень хорошо! От кого мы с тобой зависим? От товарища Гуменюка. Стоит ему слово сказать, и вылетит Витька Вакуров из оркестра. Куда ему тогда прикажешь идти? На свиноферму?

— Ой, что ты плетешь! — воскликнула Зоя и с болью подумала: «А ведь он трус, от страха и озлобился». В ней тоже стала закипать злость. И тут еще Виктор подлил масла в огонь.

— Я не плету, — стукнул он кулаком по столу, — а учу тебя, дуру, как жить.

— Учишь жить, — со злой горечью сказала Зоя, — а сам-то умеешь ли? Свинофермы боишься! А знаешь, какие там люди работают!

— Ты знаешь! А в мужья небось музыканта подловила, за свинаря не пошла.

— Это я тебя подловила?! — Зоя сорвалась на крик. — Да лучше б я за свинаря вышла. Да, да, лучше бы было! А ты трус, трус, трус!..

Она бросала ему злые слова, плача от обиды, от презрения к этому чужому, ненавистному человеку, который почему-то назывался ее мужем.

Виктор встал и шагнул к ней.

— Не подходи ко мне, не подходи! — подняла она руки.

Виктор остановился. Зоя резко повернулась и выбежала во двор. Не помня себя, пролетела она в дальний угол усадьбы, упала в грядки и дала волю слезам.

Пришла мать. Зоя слышала, как гремит она кастрюлями у летней кухни. Слезы иссякли, но Зоя долго еще не вставала. Голова налилась свинцовой тяжестью, а зубы почему-то болеть перестали. Захотелось есть. Она встала и пошла во двор.

Мать Зои, рыхлая, рано состарившаяся женщина, которую все звали по отчеству — Петровна, большим ножом резала бурак. На дочь глянула из-под платка быстро и гневно.

— Ты чего тут коники выкидываешь?

— Какие коники?

— Хозяйством надо заниматься, а ты все писульки пишешь. Мало тебе, что Грачиху остервенила против нас, теперь еще и на Гуменюка насыпалась. Да он одно слово скажет, и у нас усадьбу по самый порог оттяпают. Думала ты об этом или нет? — Петровна отставила бурак и всем корпусом повернулась к Зое. — Дал бог счастье — муж попался не мот, не пьяница, все в дом, не из дома. Нет, и с ним ужиться не можешь. Ты иди к Виктору, проси прощения, гадюка! — Она грозно надвинулась на Зою, взмахнула руками, точно хотела ударить.

Зоя попятилась от нее. Размахивая ножом, Петровна кричала:

— Вытащить из плетня халужину да отстегать как следовает тебя надо, чтобы забыла, как и буквы пишутся… Учила, учила, выучила! — Петровна заплакала. — Вырастила помощницу себе на шею.

— Мама, ну что вы! — попыталась вставить слово Зоя.

— Молчи! — опять накалилась мать. — Со двора сгоню, подлюку! — Петровна отбросила нож, неожиданно проворно подскочила к Зое и мясистыми ладонями ударила ее по щекам — раз, другой.

— Мама! — Зоя схватила Петровну за руки. — Мама, что вы делаете?

В дверях избы стоял Виктор и, заложив руки в карманы своих парадных галифе, молча смотрел на происходящее.

— Пусти! — вырывалась Петровна. — Пусти, окаянная!

Зоя отпустила руки матери и выбежала за калитку. На секунду остановилась. Из-за соседского забора глядела Грачиха, улыбалась. Зоя отвернулась и пошла по улице. Шла все быстрей, быстрей, потом побежала, будто за ней кто гнался.

А позади никого не было. Улица дремала, щедро освещенная заходящим солнцем.

Ноги сами принесли Зою к зданию редакции. Но Михаила Михайловича там не было. Зоя постояла на крылечке, раздумывая, куда пойти. Домой вернуться она сейчас не могла. Ожесточенные лица Виктора, матери все еще стояли перед ней, щеки не остыли после ударов. Нет, домой она не пойдет.

Она вспомнила Аню Чеботареву, ее приглашение: «Приходите просто так». Конечно, надо идти на ферму.

Зоя сбежала с крылечка и решительно зашагала по шоссе.

Сначала она не замечала дороги, поглощенная невеселыми думами. С матерью они и раньше, случалось, ссорились. Вспыльчивая, переменчивая в настроении, Петровна легко переходила от гнева к жалости, от оскорблений к слезам. А вот Виктор… Он позволил себе такое в первый раз.

Мысли Зои надолго занял Виктор. Она перебирала в памяти год жизни с ним, рассматривала мужа будто со стороны. Он хозяйственный человек, и это само по себе не вызывало возражений, но хозяйственность постепенно оборачивалась скаредностью, экономия — страстью к накопительству. Он завел сберегательную книжку и требовал, чтобы Зоя отдавала ему свои гонорары. Автоматической ручкой он попрекал жену целую неделю.

Поначалу Зое нравились шуточки и забавные словечки, которые Виктор употреблял в разговоре. Товарищей по оркестру он называл «лабухи», говорил «кирнули» вместо «выпили», «тянули жмурика» вместо «хоронили». Недоверие, насмешка и многие другие оттенки чувств и настроений выражались у него фразой «Привет от Шишкина!». Кто такой этот самый Шишкин — Зоя не знала, но все равно было смешно.

Шло время, смешные слова и шуточки утратили прелесть новизны, надоели, тем более что запас их у Виктора был невелик. И вообще не такой уж он был веселый и легкий человек, как это казалось Зое поначалу. Виктор по-своему любил жену, любил ее молодое красивое тело. А для Зои физическая близость была самым трудным в их совместной жизни: женщина в ней еще не проснулась… Снова перед Зоей возникло лицо со злыми глазами — Виктор, каким она увидела его сегодня. И вдруг с облегчением Зоя подумала: «А ведь я его не люблю». И сами по себе, помимо воли, вырвались у нее набившие оскомину слова: «Привет от Шишкина!». Это было так нелепо, что она прикусила губу, чтобы не рассмеяться.

С этой минуты Зоя увидела окружавший ее мир, он дошел до ее сознания. Солнце опустилось уже совсем низко, окрашивая степь в теплые желтовато-розовые тона. В этом освещении все представлялось немного утомленным и расслабленным. Деревья в лесополосе склонили отяжелевшие, натруженные за день ветви, розоватая пыль над дорогой вздымалась невысоко, оседала лениво и медленно. У горизонта еще струилось зыбкое марево. Вокруг — тишина, кажется, что она осязаема, зрима, воплотилась в этот несказанный желто-розовый свет, в этот медовый, янтарного блеска воздух.