— лорд Эпикурей, —

— сжатый б госиянным крахмалом в раструбистом фраке, сидит государственно, шарик катая; и не реагирует; на шелестящие вкусности и на размазые губы мадам Эломёлло, обвешенной бледными блондами, с бледною бляхою, пояса, с бледно-молочным опалом (отлив — цвета пламени); с неизъяснимой фамилией, миру неведомой нации, странно немой. — Кокоакол: сидит! О, — барону Боргстрому, — ром! О, — лорду — эль!

— Дает тон, он, —

— «Пелль-Мелль» —

— метр-д'отель!

С лордом Моббзомон

Шведу, барону Боргстрому, — налево, мадам Эломёлло, — направо: поклоны (лорд Эпикурей и не двинулся); весь черч и вычерч, — он сел; только бронзовый тон бороды нарушал комбинацию «бланнуар-гри», весь — «нуар»; «гри» — штаны; «блан» — крахмалы и щеки, как виза «Пари», и как лозунг: «Война до конца!»

— Сервэ ву[80], — передал он «кавьяр» Долобобке; и впырскал в него бриллиант из волос.

Но скосяся за волосы, все же отметил: нет «этого»; вместо «него» — офицеры, компания: гости к мадам Пэлампэ и к мадам Халаплянц (шемаханского шелка кусок на татарском запястьи):

— Брав гар![81] — шею вытянул, скалясь и белые зубы показывая.

— Ки?[82]

Жицкой, Египсенцев, Стосоцо, Цезассерко, Сердил-лианцев.

— Ду?[83]

Царская Ставка.

Бубвоцкий, Бобестов, Бавлист — едут в Лондон; и все, на него озираяся, шепчутся:

— Ле Домардэн, пюблиссйст, — вероятно.

Тут, галстух оправив, с нарочною громкостью, для офицеров, но к мадемуазель Долобобко, —

— что —

— метрика, сертификация, корреспондентский билет носит в правом кармане он что — тэт-а-тэты; и переменив интонацию поз — про кулет вместе спетый с племянником лорда Хеопс, лордом Моббз; и — с сеньором Мопсини-делль-Артэ: в «Аластере», лондонском баре; смех — вместе; и — вместе: на дебри с сер Перси Леперстли.

Протягивая клок бороды над салфеткой:

«В Ньюкестле (до Бергена были) — с доктёр-эслеттр[84], Поль д'Ареньяк», — и свой локоть высоко подняв, волосинку катал и «за куссск а» разглядывал:

О, мэтр политики, доктёр-эс-леттр д'Ареньяк мадемуазель де-Лебрейль говорил — о нем: точно.

В беседу вмешался профессор Душуприй: Белград.

— Наступательный патриотизм, развиваемый вами, заслуживает порицания.

И — кисти рук, быстро поднятых четким расставом локтей, ущипнули пенсне и взнесли на горбину дерглявого носа Душуприя.

— Сэрт, — он рассклабился.

— Метрика, карточка, корреспондентский билет, — все в порядке; но главное: с милитаризмом боритесь, — напутствовал друг, доктор Нордэн, известнейший публицистический — что? — псевдоним математика, доктора фон Пшор-ра-Доннера из-под Упсалы, который с геометром Рэсселем, с другом своим, отсидевшим тюрьму социал-пассифистом, и с ним, Домардэном! И пальцами — дрр-дрр — за мир!

— Как в Ньюкестле вы — против? В Торнео же — за?

И профессор Душуприй нос ткнул в потолок (и означалась лысина: взлизы за лоб).

— Это — кровь публициста… — старалась мадам Эломёлло.

— Весьма темпераментно, — сухо отрезал профессор Душуприй: и носом — в бифштекс: с потолка.

Видно, перехватил, потому что Боргстром, швед, от шоккинга — в кекс:

И Друа-Домардэн — подавился: бифштексом.

«Пелль-Мелль»-мэтр-д'отель:

— О, моесье Домардэну пассэ[85]: перцу, хрену!

Он задержь заметил в «Пелль-Меллье» отеле? войдет, — и профессор Душуприй, словак, — нос в тарелку; выходит, — а в спину, как блохи, словечки: горело лицо; и хотелось хвататься за губы; как… как… диффамация.

Чья?

Этот — не тот

Из портьеры ударами пяток, защелкавших, точно бичи о паркет, как хронометр, с попыткой бежит головою, — биткою, — к столу, — неприятный субъект, — тот, который еще с парохода показывал, что Домардэна и нет перед ним, что он — воздух; не бросив поклона, — свиную щетину волос опрокинул в тарелку: разжевывать красное мясо, чтобы тонус тупого молчания длить и показывать ухо и мощную шею с надутыми жилами.

Психики нет: никакой!

— Ки эс донк?[86]

— Амплуайэ дю[87], — мадам Эломелло ему, — женераль Булдукофф.

— Жоффр![88]

То «Пелль-Мелль» метр-д'отель, прибежавший на помощь с бутылкой боржома, — с банальнейшим:

— Ж'оффр!

И в удесятеренном усилии что-то понять, что-то выпрямить фейерверк вырыгнул громких блистательных очень острот, вызывавших восторги в Париже, — острот, относившихся явно к желанью ввести в разговор и «его» — к Долобобко!

Но красный квадрат пожирал свое красное мясо: с посапом; он — не отзывался.

Вдруг корпус сломав, — головой, как биткою, — к Стосоцо, поднес он свои — три —

— морщинки.

Болбошил по-аглицки: в гул голосов.

— Сослепецкий…

— Хрустальном…

— Хрустнет…

Друа-Домардэн не расслышал, ломаясь в куверт, чтоб в салфетку разжамканный рот:

— О — тро фор: сэрт…[89] О, о!

Это — хрен с осетриной?

Лакей из-за плеч: углом блюда:

— Десерт…

Три морщинки пошли от стола, волоча за собой два очка, волоча за собой Домардэна — в курительную.

Если лондонский этот — московский, им виданный «тот» — он, объятый жеглом, — силуэт из бумаги, сморш красно-коричневый, черно-лиловый, качаемый — пламенем!

Руку закинув за фалду, другою схватясь за конец бороды, меж Стосоцо и Сердиллианцевым, мимо стола, отражаяся в зеркале, червеобразный, глиссандо, — вырезнул, чтобы — «его», чтоб — «ему», — собираясь упасть, —

— в пасть!

— Пардон, — но мне кажется, что мы… до Бергена… вместе…: Друа-Домардэн, пюблиссист!

— О, бьенсгор!

У Друа-Домардэна так даже платок из рук выпал; угодливо корпус сломав, чтоб платочек поднять, — «этот» подал платочек с подшарком:

— Велес-Непещевич.

И пяткой, как плеткою, — по полу, лопнув в него анекдотом: такая бомбарда!

И пели в соседнем салоне: «Я стражду… Я жажду… Душа истомилась в разлуке» — романс: композитора Глинки.

Я стражду, я жажду

С тех пор зачастил ежедневно Велес-Непещевич к нему: подминать под себя разговор.

Домардэн черно-бронзовою бородою морочил: свои комплименты расслащивал, пятясь.

Велес-Непещевич тащил его в «Бар».

Он — показывал:

— Жоржинька Вильнев: из Вильны… Смотрите: подмахивает, точно хвостиком: вильна какая: попахивает!

Представлял:

— Познакомьтеся: Эмма Экзема… Подруга моя!

— Адвокат Перековский…

Присвинивал (в сторону):

— Выудил сумму у Юдина, спёр у Четисова честь: настоящий перун… Так что дама с пером появилась при ем, — Зоя Ивис…

— Да я… повезу: покажу…

Домардэн, — сухопарый, поджарый, но червеобразный какой-то, — с извилистым дергом, с развинченным дергом, как вскочит, раз пойманный, в сени теней — скрыть лицо, потому что:

— Вы были в Москве?!

— Я? Ни разу.

— Сказали, — на Сретенке: стало быть, — были…

В лоб — лбом: хохотали морщинки, — три:

— О, публицист, как публичный мужчина, — инкогнито, в личных делах.

Домардэн же, прожескнув очками:

— Тупица он? Что негодяй, — несомненно; и — ищет чего-то; что липнет, как пьявка, — понятно: Друа-Домардэн, все же, — имя.

Из тени, расклабясь, сластил комплиментами.

Шаркали вместе, — с попышкой, — по дням; все Велес-Непещевич, вбегая, блошливые щелочки скашивал, шлепал губой, кровожаждал, —