Пока врачи вытаскивали Машу с того света, «горилла» сидел под дверью процедурной, сжав голову руками. Его губы беззвучно шевелились. Что он бормотал про себя? Молитвы? Проклятия? Шептал, что больше ее пальцем не тронет и слова поперек не скажет? Он дрожал за ее жизнь? Или трясся за свое высокооплачиваемое место и непыльную работу?
Неизвестно. Никто его об этом не спрашивал, а он никому об этом не рассказывал.
Ей не дали умереть. Ее спасли от «передоза». Только от себя самой никто не мог ее спасти.
Чипанов нанял бандитов, и те вроде бы полюбовно решили дело со Свидлером. По крайней мере, звонки прекратились. У Стасика быстро зажили сломанные ребра, он вставил себе новый металлокерамический зуб за тысячу долларов, который ни за что не отличишь от настоящего. Машу выписали из больницы и вновь водворили в роскошный загородный дом, в уютную комнатку с видом на реку на втором этаже.
Все успокоилось. Звонки с угрозами прекратились. Маша стала тише воды ниже травы. Но ее молчание было похоже на затишье перед бурей…
И вот опять — невидящий взгляд, устремленный в пространство, бездонные зрачки, затопившие глаза, беззвучная музыка, звенящая в ушах. Мог ли ее кто-нибудь спасти от этого? Спасти ее, похоже, было поручено мне.
Глава 17
Посреди ночи я внезапно проснулась от громких криков, доносящихся из соседней комнаты. Перегородки между спальнями были фанерные, и спросонья мне показалось, что свора каких-то ненормальных кричит и спорит аккурат возле моей кровати. А может быть, даже уже и дерется!
Я спустила ноги на пол и села в постели, ежась от холода.
— Дурак! Что ты понимаешь! — провыл из-за стены чей-то высокий голос. — Если хоть вякнешь об этом, я тебя убью!
«Э, ребята, только не здесь», — негромко произнесла я и стала одеваться. Следовало бы пойти и утихомирить не в меру разбушевавшуюся компанию. Я натянула на голое тело длинный свитер, сунула ноги в тапочки и вышла за дверь.
— Если ты хоть слово скажешь отцу про нас, тебе самому станет худо! — В высоком, срывающемся визге я с трудом узнала Машин голос. — Я ему все расскажу!
Я вышла из комнаты и осторожно прокашлялась перед дверью соседней, прежде чем ворваться и испортить ссорящимся всю сладость полуночного скандала.
— Ну что ты расскажешь, что? — В гневно рычащем басе угадывались знакомые Стасиковы интонации.
«Обычные разборки между братцем и сестрицей, — подумала я. — Наверное, «Сникерс» не поделили».
— Все расскажу! Про твои шашни с этой девкой!
«Какая еще «девка»…» Я протянула руку, чтобы открыть дверь, но моя длань застыла на полпути.
— Ну, ну? А еще про что? — послышался насмешливый голос Стасика. — Да что ты знаешь, наркоманка несчастная?
Тут я вспомнила, что со сна, наверное, представляю собой не очень эстетическое зрелище — волосы всклокочены, как будто на моей голове свил гнездо аист, глаза щелками, физиономия помятая, с отпечатками шва от подушки.
— Все знаю про тебя! Ты у меня вот где! — Очевидно, в этот момент к носу взбешенного Стасика поднялся плотно сжатый кулак. — Да я такое про тебя знаю, что…
Послышалось пыхтение, звук упавшего на пол тела, девичий осторожный (поскольку глубокая ночь все же накладывала некоторые ограничения на звуковые диапазоны скандала) визг, утробное мужское рычание.
— Отпусти, дурак, больно!
Я вошла в умывальную и плеснула на лицо холодной водой. Стоит ли вообще вмешиваться в семейные разлады? Свои собаки грызутся — чужая не приставай, говорит народная мудрость, а я что-то в последнее время стала очень чуткой к народной мудрости.
Из комнаты послышался сдавленный злобой голос:
— Ну, что тебе еще про меня известно, что? Говори, с-сука!
— От кобеля слышу! Если я сука, то ты, мой братец, сам знаешь кто…
Я взяла с туалетного столика расческу и провела ею по волосам. Ну так и есть, воронье гнездо, как я и предполагала…
— Говори, что еще знаешь!
— Знаю, что ты решил со своим дружком! Да, вот так! Знаю! И не смотри на меня так! Отпусти, мне больно! Я знаю, что вы с ним задумали! Захочу — и помешаю!
— Откуда ты знаешь, дура? — послышался Стасиков сдавленный хрип.
— Отпусти, сказала! Мне больно!..
Приведя в порядок прическу, я стала обдумывать, входит ли в круг моих обязанностей защита Маши от рукоприкладства со стороны ее излишне горячего братца. После небольшого анализа я пришла к выводу, что, очевидно, внутрисемейные отношения вне моей компетенции и мне здесь более свойственна роль стороннего наблюдателя.
— Откуда знаешь, говори!
— Ты дурак! Телефон-то прослушивается! Неужели ты этого не знаешь!
— Не ври, из своей комнаты ты ничего не могла услышать!
— Мне все рассказали!
— Кто, этот твой дружок? Да я его убью! Вот гад какой!
— Ты отпустишь меня, наконец! Ты мне уже вывихнул руку!
— Да что рука, у тебя мозги наркотиками вывихнуты!
— Это не твое дело!
— Еще как мое! Говори, что он слышал! Все говори!
— Все слышал! Все, что вы собираетесь сделать! Не понимаю, зачем тебе эта дура сдалась!
Тут я задумалась на секунду, о какой, собственно, дуре идет речь. Возможно, речь шла обо мне лично, хотя я себя всегда считала довольно-таки умной, однако в сложившейся ситуации мое мнение не могло иметь решающего значения. Хотя при чем тут я? Может быть, они говорят о какой-нибудь другой особе?
— Зачем надо, затем и сдалась! — прорычал Стас. — С твоим приятелем я сам поговорю, а ты, если еще вякнешь… Жить в этом доме больше не будешь, поняла? Вообще жить не будешь! Ясно?!
— Ой-ой-ой! Напугал! Не пугай, я уже пуганая. Ничего ты мне не сделаешь, не на таковскую напал! А одно мое слово — и все твои планы… Фьюить! Рассыплются прахом! Понял?
— А одно мое слово отцу — и твоего хахаля через минуту здесь не будет! А значит, и ты, милая, останешься без «дури». И никто тебе не поможет!
— А мне плевать! Не он, так другой! Смогу хотя бы и через ту идиотку доставать, которую отец нанял, чтобы за мной присматривала, она и не заметит! Я мно-о-ого могу чего придумать!
Это вот точно речь идет обо мне! Не очень-то приятно, когда тебя за глаза называют идиоткой. Но в глаза еще хуже, не правда ли?
— Ладно, надоело мне с тобой базарить… Я все сказал… Одно твое слово — все! Понимаешь — все!
— А ты понимаешь, что одно мое слово — и тебе все?
— Не дождешься! Поняла, сестрица? Я люблю работать на опережение!
— Посмотрим, кто кого опередит! А что, Стасик, хочется узнать, каково это, когда хрустальная мечта рассыпается прахом? А?
— Я все сказал! А твой хахаль… Я с ним завтра поговорю! И посмотрим, что он мне на все это скажет!
Дверь соседней комнаты заскрипела, открываясь. Наконец-то ночной спор с легкой дракой подошел к концу.
Я встала с края ванны. Слава Богу, моего вмешательства не потребовалось. Нет, но какие были крики — мертвого разбудят! Не думаю, что мое присутствие могло бы многое изменить. Не могла же я закрыть свои уши, чтобы не слышать их откровений. Да и не помогло бы это при такой слышимости.
Я стянула с себя свитер и нырнула под теплое одеяло. Сон навалился на смеженные веки, но что-то мешало мне полностью отдаться нежному объятию Морфея. О какой девке говорила Маша? Может, о той, которую убили недавно? Неужели Стасик ее не только подвозил, а еще кое-что похуже…
Сон все не шел. Я рывком села на постели. Значит, у него рыльце все же в пушку… Я поежилась. Вспомнила его мускулистые руки, его занятия в тренажерном зале… Да, такому качку задушить человека — все равно что мне выпить чашку кофе. Мелочь, а приятно… Вдруг вспомнилось, как накануне вечером мы сидели на диване, как его рука, сильная, мускулистая, поросшая редким пухом, лежала на моей ладони, а потом ласково сползла с нее и осторожно двинулась в путь… А если бы ему захотелось погладить не мои коленки, а мою шею?
Меня всю передернуло. Неужели это правда? А недвусмысленные угрозы сестре? А обещания убить ее, если она проговорится? Далеко ли от сказанных сгоряча слов до настоящего действия? Да нет, только пугает, успокоила я себя. Впрочем, между братьями и сестрами бывают такие темные, запутанные отношения, что лучше в их дела не соваться. Конечно, если Маша узнала что-нибудь такое, он должен ее припугнуть. Я бы и сама, наверное, поступила так на его месте.