Чтобы успокоиться, я то и дело подходила к окну, в густом сумраке пытаясь различить светлую машину, сливавшуюся с засыпанным снегом забором. Не могу сказать, что мне от этого становилось легче, но все же… Дверь комнаты была закрыта на замок. В целом доме я была одна — домработница, выполнив свою работу, ушла. Но спасет ли меня замок, даже самый крепкий, если кто-нибудь твердо решился отправить меня к праотцам?

Наступил час «икс». Я оделась, замотала горло шарфом, сунула в карман кухонный нож и спустилась вниз. В доме было тихо, только поскрипывал рассохшийся паркет да еле заметно колыхались занавески на окнах.

К вечеру мороз на улице усилился. Стеффи лениво выползла из будки и ткнулась носом в мою перчатку.

— Хорошая собачка! — произнесла я. — Не забудь залаять, если что!

Мне показалось, что она согласно кивнула.

Затворив за собой калитку, я вышла на улицу. Разворот туловища налево (голова не поворачивалась!) — никого. Направо — тоже пусто. Белая «семерка» стоит в переулке как неживая. «А вдруг Мишка заснул, — испугалась я. — Замерз и заснул!» Однако из соображений конспирации проверить степень его боеготовности я не могла.

Напевая «Вышли мы на дело, я и Рабинович», чтобы успокоить нервы, я двинулась в путь. Параллельно улице над темными домами бежала луна. Кровь африканским там-тамом билась в висках.

«А вдруг Мишка не успеет?» — думала я, двигаясь по направлению к отделению милиции. В этом случае оставалась последняя надежда — на мой громкий голос. Слабо утешала мысль, что в школе у меня была пятерка по пению.

Пройдя квартала два, я прищурилась — навстречу двигалась темная фигура.

Я остановилась. Потом сделала шаг назад. Потом снова шагнула вперед и замерла.

Фигура медленно приближалась. Я стояла как вкопанная, не зная, что делать. Внутри зрело желание развернуться и убежать куда глаза глядят. Но усилием воли я подавила это желание.

— Таня, это вы? — послышался дребезжащий голос.

— Я! — Страх мгновенно ушел, и осталось разочарование.

— А я уж испугалась. — Небольшие черные глаза настороженно блеснули из-под большого оренбургского платка.

— Вам-то чего бояться, — обронила я.

— Ну как чего, времена-то ныне неспокойные! А вы куда идете?

— В милицию, конечно! Ну ладно, я пойду, меня там ждут.

— Постойте! Давайте пойдем вместе, не так страшно…

— Нет, я лучше одна! — И я ускорила шаг.

— Подождите, Таня… Так что же вы все-таки узнали? Это же так интересно!

— Все, что я узнала, при мне. — Я выразительно похлопала себя по карману куртки (там было пусто). — А вам я ничего не скажу! Тайна следствия! До свидания!

— До свидания, — послышался за спиной сдавленный голос.

Я отвернулась и пошла по направлению к отделению милиции, уютно светившемуся окнами. В голове пульсировала только одна тревожная мысль: эта пожилая сплетница, наверное, спугнула настоящего убийцу, и теперь весь мой план летит в тартарары.

Скрип снега, встревоженный лай дворовых собак вдалеке… Я была уже так близко, что видела следы на заснеженном крыльце… И вдруг что-то узкое захлестнуло мою шею. Сильный рывок задрал вверх подбородок. Удавка сдавила жесткие стенки гипсовой лангетки, и стало больно. Я еще не осознала, что произошло, но из горла уже вырвался сдавленный хрип.

Удавка не отпускала, тянула назад, мешала дышать… Я попыталась извернуться, чтобы схватить убийцу за руки, но вместо этого поскользнулась на накатанной дорожке и грохнулась оземь. Падая, боковым углом зрения я увидела: за моей спиной возвышается огромная черная фигура и в ее руках подстреленной птицей бьется чье-то легкое тело.

— Мишка! Держи его! — закричала я, глотнув кислорода. — Хватай!

Из отделения выскочили люди, на ходу расстегивая кобуры.

Я сидела на снегу и, потирая гипсовую шею, счастливо улыбалась.

Все-таки мы поймали его. То есть, конечно, ее!

— Не понимаю, как она решилась на такое? — сказала я, когда подписывала протокол собственного допроса в милиции. — Такая приличная женщина с виду… Зачем ей надо было это делать?

— Ну, зачем ей надо было на вас нападать, это ясно, — сказал следователь, принимая от меня исписанные листы. — Вы же носились по всему городу и кричали, что у вас есть бесценные сведения, которые помогут изобличить преступника. Вот она и испугалась. Решила совместить приятное с полезным. Устранить вас как опасного свидетеля, который много знает, и выполнить свое дело.

— А зачем? — все еще недоумевала я. — Зачем? Целых три жертвы? Она сказала?

— Сказала… Сказала, что захотела испытать то, что испытывал ее сын. И отомстить за него всему женскому роду. Для этого выбирала особ, которые, как ей казалось, вели недостаточно целомудренный образ жизни.

— А кто ее сын?

— Небезызвестный Шнурок. Знаменитый «душитель» девяностых годов, признан невменяемым. Сейчас лечится в спецучреждении.

— А она сама, того… нормальная?

— Вопрос вне моей компетенции. Это выяснит психиатрическая экспертиза.

— Может быть, все же ее целью было ограбление? Трудно все-таки поверить в такое. Вещи потерпевших пропадали же!

— Брала она их просто так, по инерции, а когда началась эта шумиха с поисками преступника, быстро избавилась от них. Выбросила в полынью на реке. Проверить невозможно! Жертв присматривала загодя, рассчитывала все до мелочей, чтобы преступление приписали кому-нибудь другому. Поэтому-то исправно давала показания на Чипанова-младшего, обвиняя его то в одном, то в другом. Придумала, например, что он силой затащил девушку в машину. Уже потом мы отыскали свидетелей, которые опровергли ее показания…

— Чему я рада, так это тому, что Стас оказался совершенно ни при чем. Надеюсь, когда он узнает, что настоящий преступник схвачен, то объявится…

— Вряд ли, — отрицательно качнул головой следователь. — Он, кажется, надолго сел…

— Как «сел»? За что?

— За взлом компьютерной сети банка. Статья предусматривает наказание до пяти лет.

— Стасик — и компьютерная сеть? Невероятно! — Я была поражена.

Чего только не бывает на свете! Стасик совсем не тянул на технически подкованного гиганта мысли. Ну что ж, значит, не судьба нам еще свидеться.

— Знаете, — сказала я, — а я была уверена, что все убийства дело рук женщины! Но подозревала жену хозяина. Думала, ревнует… А все оказалось гораздо проще… Или гораздо сложнее? Значит, Шнурок тоже жил здесь, в Славгороде?

— Нет, до ареста вместе с матерью он жил в столице. Незадолго до того, как его поймали, мать затеяла продажу квартиры и перебралась сюда, чтобы избежать морального прессинга на работе и осуждения соседей. Устроилась работать, жила тихо-мирно, по выходным ездила на свидания к сыну в Тульскую область, никто про нее так ничего толком и не знал. Она не афишировала свою личную жизнь.

— И все же я так и не поняла, зачем она делала это… — задумчиво сказала я. — Этот вопрос еще долго не даст мне покоя. Ну зачем? А?

И правда, зачем?

Иван доживал в четвертом отделении свои последние дни. Он уже знал, что заключение комиссии положительное и на столе завотделением лежит готовое направление для судьи, в котором ему рекомендовано амбулаторное лечение по месту жительства.

— Сообщил твоей матери телеграммой, — сказал Трахиров, снисходительно похлопав больного по плечу. — Жди, завтра приедет! Собирай вещички.

Глаза Ивана обрадованно блеснули, но он постарался подавить свою радость — ведь ему нужно выглядеть тупым и забитым, никто не должен догадаться, что внутри у него еще тлеет живая искра.

В назначенный день с раннего утра, собрав в узелок свои немногие вещи, он сел в холле и уставился на обитую потрепанным дерматином дверь, ожидая, что она распахнется и на пороге возникнет мать со строгим взглядом любящих глаз.

При его появлении собака Найда, сидевшая в коробке, настороженно зарычала и закрыла телом своих щенков. Из пяти кутят нового помета у нее оставалось только два. Еще три, как говорили в отделении, умерли от какой-то неведомой собачьей болезни…