Соколов поразился мудрости провидения. Кузьма Шалаев был тем самым человеком, который предложил купить скрипку Вениамину Казарину, что стало причиной многих бедствий последнего. Читателю, впрочем, памятна наша предыдущая история.

— Тебя как зовут?

— Николай Коробка.

— Подряжаю на весь день. Сейчас мы пойдем вместе завтракать в ресторан.

Опасное путешествие

Ресторанный швейцар было схватил за рукав извозчика:

— Куда прёшься?

Соколов цыкнул на него, и тот сразу сделался ласковым.

За обедом сыщик сказал Николаю:

— Дело нам с тобой, раб Божий, предстоит серьезное государственное! Может, с риском связанное. Мы с тобой сейчас отправимся в логово тех, кто тебя обидел, к самому Кузьме Шалаеву. Знаешь, где его усадьба?

Николай побледнел:

— Как не знать, да кто по своей воле черту на рога полезет? Убьют нас там, закопают, и никто никогда не отыщет. А у меня трое детишек да старики. Кто, барин, кормить их будет?

— Не трусь, отобьемся!

Вскоре коляска выкатила за Покровскую слободу. Начались места глухие. Через полчаса езды Николай показал кнутовищем:

— Смотрите, во-он гнездо Кузьмы открылось! На самом пригорке, возле реки стоит. Сказывают, заманивает туда игроков в карты, обирает, а некоторых и вообще никто больше не видит. Эх!

— Стой снаружи, жди меня. Да не вздумай уехать!

— Не сумлевайтесь, своему слову я владелец.

За оградой раздался злой собачий лай. Выскочил лакей с жидкой бороденкой, в немыслимой ярко-красной малахайке:

— Чего надоть?

— Скажи хозяину, что я приехал скрипку покупать!

Лакей исчез, но вскоре появился вновь. Он впустил Соколова во двор, представлявший целое хозяйственное царство: приземистая конюшня, прокопченная баня, кухня, дровяной навес, псарня, куда двое молодцов в голубых куртках и высоких сапогах загоняли злобно рычавших волкодавов.

Сам же хозяйский дом представлял забавное смешение средневековой крепости с крошечными высокими окошками с сельским ампиром — четырьмя колоннами на фронтоне, увенчанными причудливыми капителями.

Широкая натура

Гостиная была заставлена клетками с птицами, цветами в горшках, граммофоном на комоде, сисястой русалкой в золотой раме на стене. Владелец этого богатства, барственно развалясь на кожаном диване, курил вонючую сигару. Он долго молча разглядывал гостя, потом вдруг вскочил на толстые короткие ноги, облапил Соколова, норовя мясистым ртом поцеловать его в самые губы.

— Скрипку захотел купить, музыкант? Одобряю! Молодец! Одна такая на всем свете. Как тебя зовут? Кто тебе про инструмент сказал? Машка? Она мне насоветовала какого-то скрипача-трепача. Он, сукин сын, меня мурыжил- мурыжил, да так и не приехал. Но ни за какие сокровища не отдам скрипку, ежели со мной не пообедаешь. Эй, Клеопатра! Где ты, шельма?

В гостиную впорхнула смазливая блондинистая девица лет двадцати с небольшим, бойко спросила:

— Чего, барин, прикажете?

— Тащи еду — яишницу с ветчиной не пережарь, как вчера, башку снесу. Вина побольше, посмотри чего из французских.

Клеопатра удалилась, лукаво поглядывая на Соколова и выразительно покачивая широкими бедрами.

Кузьма повернулся к Соколову:

— А ты, стало быть, играешь на этой... как ее... скрипке? Молодец! А я охотник, стрелять мне равных нет. Если какая, к примеру, грубость мне, то я тут же: “Извольте к барьеру!” Двадцать раз стрелялся, всех, как зайцев, подстрелил — насмерть. Я очень горячий, терпеть не люблю, ежели мне дерзят.

Клеопатра внесла вина. Кузьма заорал:

— А где монтерей? Опять псарей поила, все вылакали? — К Соколову: — На передок, вишь, горячая, так одного меня ей мало, она холопов моих привечает. Ну, я тебе задам, пусть только музыкант уедет! — Он погрозил кулаком. Внимательно посмотрел на Соколова: — А ты был у Машки на Большой Садовой нынче?

Соколов устало зевнул:

— Смотря где на Садовой: она в двух местах там снимала...

Кузьма удивился:

— В двух? Не знал! Ну, там, где дорога к кладбищу! У купчихи Прозоровой. Обещала приехать ко мне, да все нет ее. А промеж нами такая уж любовь, эх, слаще малины. Гостила как-то у меня, так мы с ней, хе-хе, дубовую кровать сломали, рассыпалась под нами! Вот как, потому чувства. Это тебе не на скрипке играть. Тут сердце нежное потребно.

— А ты где с Марией познакомился?

— Она тебе не сказала? В синематографе смотрели “Соньку Золотую Ручку”. Как она на каторге сахалинской. Ты чего, музыкант, мало пьешь? Красного божеле под бифштекс желаешь? А ты, музыкант, деньги на покупку привез?

— А как же! — Соколов вынул из заднего брючного кармана пухлый бумажник. — Вот они, пять тысяч.

Стрельба

Кузьма почесал задумчиво нос, похожий на средних размеров кабачок, и на своей бесподобной, цвета меди физиономии изобразил ангельское простодушие.

— Хороший ты все-таки человек! А желаешь, так и скрипку приобретешь, и капитал сохранишь?

— То есть?

— Давай в картишки перекинемся, ты и выиграешь! Сердце мое — вещун, говорит, что нынче тебе, музыканту, фартовая карта припрет. Я во сне медведя видел — к проигрышу! Это верно тебе говорю. Да и кучеру прикажи своему, пусть во двор въезжает, как родной, в яслях овса полно, животную надо покормить.

— Нечего его баловать! А в карты — с удовольствием.

Кузьма расцвел:

— Ты мужик бедовый, оставишь меня без портов. О-ох, участь моя горькая, да играть охота смертная! Эй, Клеопатра! Скажи, чтобы лошадь музыканта во двор завели.

Соколов жестко произнес:

— Ты, любезный, моей лошадью не командуй! Пусть стоит там, где я приказал.

Кузьма начал горячиться:

— Вот ты мне грубишь! По твоим речам вижу — не уважаешь ты меня. От этого я свирепый делаюсь. Мне стрелять захотелось. Как я метко бью, знаешь? — Он вынул лакированный деревянный ящик, достал оттуда длинноствольный пистолет. — Видал? “Бергман-байард” — автоматический. Туза ставлю в дальний угол. Громкий бой у него, ты, музыкант, в штаны не напусти. Ты хоть корпуленции громадной, да сдаешься мне робким. Прицеливаюсь...

Раздался выстрел, приятно запахло порохом. Кузьма заорал:

— Дыра! Точно я попал! Давай, скрипач, я тебя научу. Это тебе не на струне пиликать, тут голову иметь надо. Научу, и мы с тобой на пари постреляем.

— Может, не надо?

— А, ты опять меня сердишь? Надо, музыкант, обязательно надо. Где твои пять тысяч? Правильно сосчитал? Верно! Вот скрипка — ставим на кон. Что это за мужчина, если он стрелять не умеет? Так, предмет один. Ты со мной не задирайся. Я как что, так сразу: “Прошу к барьеру!” Ставлю три карты — в дальний угол. Монета есть? Кидай, мой орёл. Спасибо, мне выпал жребий — первый. Тебе же лучше — на меня посмотришь, поучишься. Стреляю...

Кузьма долго целился, рука от пьянства мелко тряслась. В две карты все же попал. Самодовольно произнес:

— Держи мой револьвер! Зажмурь левый глаз... Соколов спросил негромко:

— Может, право, не стоит судьбу искушать?

Кузьма аж ногами затопал:

— Опять за свое? Тогда я кон забираю. Ну, держи шмайссер, — толстые слюнявые губы Кузьмы расплылись в ехидной улыбке.

Соколов запустил руку под левую полу пиджака и вынул из кобуры пистолет.

— Я предпочитаю из своего полицейского “дрейзе” стрелять! Это модель 1910 года, мощный патрон, девятимиллиметровый. Любезный, стань подальше, к дверям, и подбрось карту вверх. Что же ты, храбрец, дрожишь? В тебя я не попаду. Хотя за твою наглость очень хочется маленькую дырку в твоем лбу оставить. Ну, повыше кидай, к потолку!

Грохнул мощный выстрел. Карта, медленно кружась, опустилась на пол. Кузьма торопливо наклонился к ней, поднял, с ужасом проговорил:

— Попали!

— Кидай еще!

Кузьма подкинул карту еще раз и еще: все три выстрела угодили точно в мишень!