— Но нет же, граф! Вы отлично знаете, что это не по правилам — нельзя отдавать три танца подряд одному кавалеру... Если он только не жених.

— Дурацкие правила! Загодя завидую вашему жениху.

Княжна вновь покраснела:

— У меня нет жениха.

— Но если бы он и был, — быстро ответил Соколов, незаметно для других пожимая ее кисть, — то я... — он понизил голос до шепота, который, впрочем, было слышно в дальнем углу зала, — я бы отбил вас у него. Или, — он сделал страшные глаза, — застрелил бы на дуэли!

Все, как бывает обычно в начале обеда, двигали стульями, носились ливрейные лакеи, на хорах настраивался оркестр. Соколов, помогая удобнее сесть Марии Егоровне, произнес:

— Тогда мои — вальс и кадриль. Не возражаете?

Княжна белозубо в ответ улыбнулась:

— Согласна!

...На хорах заиграла тихая музыка. Раздались звуки ножей и вилок. Подходя с правого плеча, дворецкий предлагал:

— Дрей-мадера или токайское?

Соколов приказал:

— Шампанское!

Подали черепаховый суп. Соколов отведал и восхитился:

— Анна Алексеевна, ваш каторжник и впрямь отличный кулинар!

Княгиня отозвалась:

— Рада угодить вам! А то на самом деле из-за какого-то супа моего бедного Жана этапом отправите в Сибирь.

За столом улыбнулись.

На мужской половине, как обычно бывает, делалось все шумнее и шумнее. Говорили о перемещениях в правительстве, о наглости германского императора и прусского короля Вильгельма II Гогенцоллерна, о разгулявшемся в России бандитизме и революционном терроризме, о Думе, ставшей источником склок и раздоров.

Курлов вина не употреблял, и чувствовалось, что он испытывает нетерпение. Соколов пил лишь шампанское, и им овладело приятное возбуждение. Он вдруг поймал на себе взгляд княжны, и это наполнило его приятным волнением.

Гости один за другим произносили пышные тосты в честь “незаменимого украшения общества княгини Анны Алексеевны, соединяющей в себе женственность, отзывчивость и радушие”, пили за ту, что “стоит на высоте современного положения вещей, когда достоинства личности более не определяются ее половым происхождением”.

Старенький сенатор Орлов, крестным отцом которого был Алексей Андреевич Аракчеев (о чем сенатор любил напоминать), долго и не к месту рассуждал “о нынешнем упадке нравов, крушении настоящих государственных авторитетов и возвышении личностей ничтожных”, но все же наконец закончил:

— Княгиня! Ваш дом — оплот настоящей и подкупающей обстановки душевного гостеприимства.

Пребывая в стенах вашей родовой крепости, я словно вновь погружаюсь в ту атмосферу человечности, которая была свойственна нашему обществу в благословенные времена Императора Николая Павловича! Так выпьем за княгиню Анну Алексеевну! Виват!

Обед подошел к концу. Мужчины потянулись в курительную комнату, в кабинет. Лакеи уже спешили туда с ликером и кофе. Соколов и Мария Егоровна вновь обменялись взглядами и уже улыбнулись друг другу как старые друзья.

Жандармские секреты

Курлов и Соколов направились в зимний сад. Шеф жандармов сказал:

— Если то, что рассказывают о вас, Аполлинарий Николаевич, хотя бы на треть верно, то вы рождены для политического сыска. Почему бы вам не перейти в наше ведомство?

— Милый Павел Григорьевич! У вас служат ради чинов, наград, денег, а меня ничего из этого не интересует. Я... свободный художник в своем Деле. Да и чувствую личную острую неприязнь к убийцам и маньякам. Вот и охочусь за ними.

Курлов живо подхватил:

— Прекрасно! У меня есть одна задачка, которую мы разрешить сами не умеем. Вы мне можете посвятить несколько минут?

Соколов согласно кивнул головой:

— Обожаю задачки из криминальной математики! — и он широко улыбнулся.

— История сложная, запутанная, я изложу лишь самое необходимое, довольно схематично. Все началось с разоблачения осведомителя “всех времен” Евно Азефа. Негодяй Бурцев сделал это в исключительный вред Империи. Если, не приведи Господи, когда-нибудь у нас произойдет революция, то этот горе-правдолюбец должен знать: именно он ее значительно ускорил.

— А что, разве в среде революционеров стало меньше доносчиков?

— Доносчиков мы имеем столько, сколько позволяет наш бюджет: все они поголовно продажны. Уже это говорит о том, что никаких возвышенных идей “за социальную справедливость” у них нет. Но несколько сотен рядовых осведомителей не могут заменить единственного, находящегося в партийной верхушке.

— Конспирация в революционной среде значительно осложняет раскрытием их преступлений, — согласился Соколов.

— Нам повезло: по доносу в 1908 году мы арестовали в Саратове руководителя крупнейшей в Империи, динамитной лаборатории, бывшего учителя Петрова-Воскресенского. Понимая, что за его кровавые делишки грозит веревка, этот самый “педагог” предложил нам свои услуга. Он клялся и божился, что понял “ошибочность прежних своих верований в спасительность террора”, обстоятельно рассказал о явках и запланированных убийствах.

— И этот Петров действительно многое знал?

— Да, именно, очень многое, почти все. Дело в том, что он был близок к самому Савинкову, пока тот не соблазнил жену педагога, и они рассорились. Петров, почувствовав веревку на шее, предложил свои услуги Герасимову. И ненависть к Савинкову возбуждала желание насолить его партии.

— И тот устроил Петрову исчезновение из тюрьмы?

— Да, для начала поместил якобы на исследование в психолечебницу Сербского, а оттуда только ленивый не сбежит. Петров, казалось, стал кладом для Герасимова. Эсер многое выложил ему, помог разоблачить группы Гофштейн, Каца и Бледногубова. И еще настоятельно рекомендовал некоего типа — Панкрата Луканова, присяжного стряпчего, отсидевшего в тюрьме два с половиной года за составление каких-то подложных документов. Этот Луканов был родом из Граева — местечка на границе с Пруссией, в Ломжинской губернии. В молодости этот стряпчий промышлял там контрабандой, теперь умерли его родители, оставили дом. Вот он и выразил “горячее желание содействовать законной власти” — за мзду, понятно. Петров отправился в Париж в объятия Савинкова, Авксентьева и Чернова — главарей эсеров. С его совета они начали энергично использовать “зеленую тропу” в Граеве.

— И Луканов хорошо “содействовал”?

— Еще как! Герасимов через этих двух агентов начал получать массу важнейших сведений о террористах. Успех вскружил ему голову. В своих честолюбивых мечтах он высоко занесся, решил, что ждет его пост товарища министра внутренних дел. Но Государь был недоволен тем, что террористы чувствуют себя в Империи вольготно. Он понизил Герасимова, дал ему почти декоративную должность генерала для поручений при министре внутренних дел. Тот откровенно оскорбился... А далее началось такое, во что разум отказывается верить.

— Иди сюда, любезный! — поманил Курлов лакея, выпил шампанского и продолжил: — Герасимов решил физически устранить “обидчика”. А им был я, ибо получил от Государя то, на что претендовал Герасимов. Как, Аполлинарий Николаевич, вы думаете, что предпринял этот “слуга престола”? Он вызвал из Парижа Петрова и поручил ему убить меня. Взамен обещал “безнаказанность и много денег”. Петров уперся: “Не могу!” Тогда бывший шеф охранки пригрозил: “В таком случае я предоставлю доказательства эсерам, что ты — предатель, а они на расправу скоры!”

— И что же Петров? — от удивления у Соколова поползла вверх бровь.

— Прибежал к полковнику Карпову — начальнику охранного отделения Петербурга и все ему рассказал. Дело дошло до Столыпина, тот возмущенно потребовал: "Если и впрямь Герасимов виновен, следует разоблачить его и предать суду!” С этой целью Петрову сняли конспиративную квартиру. Сюда он должен был пригласить Герасимова и продолжить переговоры о моем убийстве. Соседнюю комнату нарочно оборудовали для подслушивания. Петров жил в этой квартире, как дома. И поскольку у него сохранялась патологическая страсть к деланию бомб, то он и продолжал развлекаться этим. Чтобы обсудить последние детали разоблачения Герасимова, к Петрову заглянул полковник Карпов. Именно во время этого несчастного визита бомба и рванула. Карпова разнесло на куски, Петрова лишь оглушило.