— Обо всем! — Ак-ханум передернула плечами. — Расскажи мне, как живут в урусутских городах? Неужели все время — на одном месте?

— Ну да, — задумчиво кивнул Михаил. — Все время — на одном. У бояр, правда, еще и за городом усадьбы есть, а у людей обычных…

— Ужас какой! Неужели же можно так — все время внутри городских стен, без простора?!

— Так и живем, госпожа.

— Я бы так не смогла. В Сарай-то приезжаю, потому что повелитель велит. Да и весело там бывает. И все же — пусть и выстроят мне дворец, а все равно в юрте жить буду.

— Это потому что ты любишь степь, госпожа. Любишь простор, волю…

— И еще — свежий шепот трав! И ветер — в лицо, и степные цветы, и синий купол неба.

— Каждому свое, — улыбнулся Ратников. — Кому-то степь, а кому-то — город.

Потом они говорили об охоте, о праздниках, в основном, конечно, рассказывала Ак-ханум, а Михаил слушал да иногда поддакивал. Девушка смеялась, дурачилась — пускала коня вскачь, оборачивалась, махала рукою. Ишь, развеселилась… впрочем, а что ей еще делать-то? Просторы — просторами, но ведь и общения иногда хочется, простого человеческого общения, и вовсе не с теми, кто уже давно примелькался, кого и без того, как облупленных, знаешь.

Так, незаметно, добрались и до моря — оно встало, казалось, прямо из трав, такое же бескрайнее, как и степь, как небо.

— Ждите здесь!

Спрыгнув с коня, Ак-ханум быстро разделась, ничуть не стесняясь, и, смеясь, побежала к воде… вот, взвизгнув, присела… нырнула… окатилась водою, поплыла. Потом выбралась на песчаную косу, встала, подставив тело солнцу, красивая, как фея утренних зорь. Жаль, далековато встала, не все подробности рассмотришь…

Подумав так, Ратников устыдился подобного цинизма и, отвернувшись, стал смотреть совершенно в другую сторону, в степь, в блеклое небо с черными крапинками птиц. Прямо над ухом зажужжал откуда-то прилетевший шмель, вот исчез, улетел куда-то по своим делам… ан, нет — звук остался.

Михаил помахал рукой и вдруг замер, ощутив, что звук-то доносился откуда издали! Обернулся к морю и увидел… шхуну! Небольшое одномачтовое суденышко, опустив паруса ввиду полного штиля, неспешно шло на моторе, оставляя после себя след грязно-белой пены! Шхуна, черт побери! Или, как она там называется, — моторный бот? Да как бы не называлось — не для тринадцатого века кораблик.

От излучины, от лукоморья, к шхуне направлялась лодка. Откуда она взялась, Миша так и не понял, скорее всего — из-за мыса. В лодке сидели двое… нет, трое! И третьей была Ак-ханум! Вот девчонка дернулась… да-а-а — похоже, ее затащили насильно. А вот не купайся голой… хотя, с другой стороны, до изобретения купальников еще очень и очень долго.

Ратников взволнованно подбежал к воинам:

— Эй, куда смотрите, разини?!

Куда-куда… куда и он — в степь. Не положено им было на раздетую госпожу смотреть — вот они и не смотрели, идиоты стеснительные. Нет, чтоб во все глаза пялиться, глядишь — и лодку, и кораблик этот вовремя бы заметили. А теперь что? В стойбище без хозяйки не явишься — хребет точно сломают, а в степи тоже лихих людишек хватает.

Черт! Это ж надо… все, считай что на мази было. Еще б немного — поехали бы в Сарай, там бы отыскали Темку… Эх!

Ага, вот лодка ткнулась в борт шхуны… Активно дергающуюся пленницу передали на палубу… Опа! Двинули по лицу, сволочи! Куда-то потащили… видно, бросили в каюту или в трюм.

Вновь затарахтел двигатель. Уходят, что ли? Да уж, невезуха — уходят… Впрочем, кажется, недалеко.

Подойдя ближе к косе, шхуна застопорила ход и бросила якорь метрах в двадцати от берега.

— Эй, вы, а ну — цыц!!! — Ратников резко приструнил бросившихся было в воду воинов. — Перестреляют вас, как куропаток… вернее — как рыбин. Русский знает кто?

— Я, бачка! — Обернулся один из парней, постарше и, видать, поумнее других.

— Тамбовский волк тебе бачка, — внимательно вглядываясь в морскую гладь, Михаил усмехнулся. — Во-он тот большой камень на косе видите?

— Камень? Да, да.

— Плаваете хорошо?

— Плавать? Совсем нет, бачка.

— Это плохо. Ладно, от того камня сможете в лиходеев стрелой попасть?

— Стрелой? — Воины переглянулись и радостно закивали — мол, не вопрос.

— Тогда вот что — незаметно туда проберитесь. Так, чтоб вас с корабля не видели… не знаю даже, как.

— Не увидят, — заверил парень. — Мы за лошадь прятаться. Пусть там думать — дикий табун.

— Якши… — Миша довольно кивнул. — Тогда вперед, не стойте. Ну, а я уж — вплавь.

И улыбнулся, глядя, как парни, свесившись по бокам седел, пустили коней вскачь. Действительно, со стороны — полное впечатление, что одни лошади мчатся. Молодцы, джигиты! И, самое главное, что они сейчас его, Михаила, послушались, не стали артачиться, выступать. Не глупые, да — понимали, что в подобной гнилой ситуации надо ловить любой, даже самый завалящий, шанс. Впрочем, Ратников отнюдь не считал себя завалящим. Тем более очень хотелось узнать — что там, на шхуне? А вдруг, да и браслетик отыщется? Да и девчонку, честно говоря, было жалко. Что они там с ней сделают? А все, что угодно.

Таясь за кустами, Михаил пробрался по берегу как можно ближе к стоящему на якоре кораблю. Присмотрелся — палуба была чистой — и, не раздумывая, бросился в воду, поплыл — самое главное было сейчас добраться до судна, чтоб не заметили.

Быстрее, быстрей… Ага! Есть.

По светло-серому борту, на скуле, тянулись белые буквы — «Эспаньола». Стивенсона начитались, романтики хреновы…

Ухватившись руками за якорную цепь, Ратников подтянулся и, оказавшись на палубе, затаился за небольшой надстройкой, скрывавшей вход в трюм или в машинное отделение. Да-а, и в самом деле, назвать это суденышко шхуной можно было бы лишь с большой натяжкой. Скорее, мотобот или даже шестивесельный ял, только что — с настланной палубой и мотором, короче — клуб и художественная самодеятельность или моделист-конструктор.

Прислушиваясь, Ратников наморщил нос — откуда-то вдруг сильно пахнуло соляркой, и тут же из трюма — машинного отделения? — донеслись приглушенные голоса. А вот и чья-то голова показалась:

— Аслан! Эй, Аслан! Говорил же — сальники менять придется. Теперь точно — до вечера встанем.

— Стоять можем и до вечера… — В кормовой надстройке резко распахнулась дверь. — Главное — товар не упустить.

— Да не упустим. Слышь, Аслан… мы кое-какие детали на палубу вытащим, промоем соляркой, а то там, в машинном, духота невыносимая.

— Промывайте. Только смотрите не курите рядом, а то на хрен разнесете тут все.

Из каюты донесся приглушенный стон, явно женский… Миша скрипнул зубами.

— Ладно, делайте… Пойду пока дикаркой займусь, а то Фосген один не справится.

— Ишь, дикаркой… — завистливо произнесли под палубой. — Слышь, Палыч, они сейчас там девку пялят. Вот бы нам дали попробовать!

— Ага… догонят и еще дадут. Давай, Кешка, не зуди — работай. До вечера еще много чего надобно сделать.

В каюте снова застонали… А вот вдруг послышался смех. Неприятный такой, скорее даже — гогот.

Ратников проскользнул к двери, подхватил валявшийся у борта лом…

— Ах ты ж сука! Ты ж его грохнула, тварь! Фосген, эй, Фосген, ты че? Ну, я тебя сейчас, падла дикая, приласкаю…

Миша успел вовремя — здоровенный, голый по пояс бугай, заросший густой серовато-коричневой шерстью, как раз размахнулся, явно намереваясь ударить пленницу, привязанную за руки и ноги к койке. Меж ногами девушки, безжизненно опустил голову какой-то ферт со спущенными штанами и в рваной полосатой майке… Ак-ханум наверняка переломала ему шею бедрами, чем теперь и возмущался шерстнатый Аслан, правда, возмущался недолго — Ратников вовсе не собирался с ним миндальничать, тут же проломив ломиком башку.

Удивленно крякнув, похотливец рухнул под койку, и Миша, достав торчавший за поясом незадачливого насильника нож, проворно освободил пленницу.

— Ты вовремя, урусут, — улыбнулась та. — Дай нож, я вырежу остальных!