— Достаточно, Харн.

Харн!

Так вот он кто такой, этот бледный человек с ледяными глазами! Гикия сразу припомнила, где и когда она видела его глаза, слышала отвратительный голос… Харн — старший брат Коттала, изгнанный из Херсонеса за то, что пытался совершить переворот в пользу богатых! Гикия была тогда еще маленькой.

— Что, братья, скучно? — обратился Харн к товарищам. — Застоялись, как лошади на конюшне? Ну, ничего. Потерпите. Сегодня вы глотнете свежего воздуха и разомнете косточки.

— Нехорошо, — вдруг сказал Аспатана.

— Что — нехорошо? — с удивлением посмотрел на него Харн.

— Подло все это, — проворчал Аспатана сквозь зубы.

— Подло? Ха! — Харн откинулся назад, полуприлег на сене, небрежно закинул ногу за ногу. — А что не подло в этом мире? Подлость — основа основ. Свет держится на подлости. Она движет человечество вперед.

Ты не веришь мне, старому пирату? Но разве люди не режут друг друга из-за куска хлеба или рваного хитона? Разве люди не травят друг друга из зависти?

Вот, для примера, Асандр. Не совершил ли он подлости, убив своего благодетеля царя Фарнака, который верил ему, как себе? А Динамия, дочь Фарнака — не сделала ли она подлости, выйдя замуж за убийцу родителя? А дети боспорского царя Перисада? Они перерезали, как волки, брат брата, борясь за престол. Так было всегда. Так было всюду. Так будет вечно.

Убив Ламаха и захватив Херсонес для мерзавца Асандра, мы сотворим еще одну, очередную подлость, только и всего!

Гикия еле устояла на ногах.

Надо слушать!

И она слушала, ценой нечеловеческих усилий сдерживая вопль, рвавшийся из груди.

— Все равно преступление, — насупился скиф.

— Преступление? — Харн вскочил. — Закон! Преступление! Наказание!.. Ты дурак, Аспатана. Закон для меня — мои желания. Кто смеет судить меня, управлять моими поступками, навязывать свои взгляды и понятия? Я отвечаю только перед матерью, ибо она дала мне жизнь. А весь остальной сброд, так называемое общество, народ? Кто они мне? Что они для меня? Разве они родили и вскормили Харна, едят, пьют, думают, живут за него и для него? Пошли они прочь!

Я — сам себе бог, царь, архонт, заклюй меня ворона, и пусть никто не вмешивается в мои дела. Мой закон — пусть всяк живет как хочет и как может. Преступлений нет — есть угодные мне поступки. Ты чего раскис, приятель? Начинаешь вилять, когда дело дошло до веселой работы? Не дури.

— Смотри, Драконт, как бы он не выдал нас, — подал голос один из воинов — косоплечий, рябой боспорянин. — Лучше прирезать. И без него теперь обойдемся.

Драконт!

Гикия сокрушенно покачала головой. Значит, Харн и знаменитый пират — одно лицо? И здесь — вся его шайка? Боже, что творится на свете.

— Прирезать? — Харн, он же Драконт, пристально поглядел на Аспатану. — Бросьте, ребята. Он зашел слишком далеко, чтобы нас предать. Или как, а, приятель?

— Не морочьте мне голову! — свирепо оскалился Аспатана. — Кто я — мальчишка? Узел теперь не развяжешь. А если этот рябой красавчик имеет что-нибудь против меня, то я готов с ним потолковать.

И Аспатана встал — приземистый, сутулый, криво выставив страшные руки по бокам могучим, загребающим движением.

— Ну, ну! — крикнул Харн успокаивающе. — Я сам обрублю уши косоплечему дураку. А ты не сердись, приятель, — голос пирата прозвучал заискивающе. — Сядь, выпьем. Эй, вы! А ну, распечатайте кувшин. Праздник у нас сегодня или нет? Прежде чем мы надрызгаемся, выслушайте последние распоряжения.

Херсонеситы перепьются сегодня в честь Диониса, как свиньи, — мы и будем потрошить их, как свиней. Когда они утихомирятся и уснут, — Харн кивнул на потолок, — Аспатана известит нас, мы вылезем отсюда потихоньку и без шума прикончим всю братию.

Здесь собрались виднейшие люди Херсонеса, учтите. Убивайте любого, кто попадется под руку. Но Гикию не трогать — она, как-никак, жена боспорского царевича, черт бы его съел.

Истребим верхушку — народ покорится. Помните — в бухте Символов и Песочной — боевые корабли Асандра. Навалимся со всех сторон. Жечь! Рубить! А ты, Аспатана, когда мы начнем действовать, сразу же пошлешь Кастора и Полидевка к моему братцу Котталу, чтоб и он со своим отрядом приступил к делу. Готовы эти два лоботряса?

— Готовы.

— Ну, наливай. Выпьем за то, чтоб черная стрела Драконта насквозь пробила поганое солнце Херсонеса. Сегодня оно закатилось в последний раз! Завтра ему не взойти.

Гикия очнулась у себя в комнате. Она не помнила, как выбралась из подвала.

— Где ты, Клеариста?

— Здесь, сестрица.

— Давно привела меня сюда?

— Только что, сестрица.

— Боже мой! — Гикия быстро поднялась. — Выйди пока, Клеариста. Мне нужно подумать.

Гикия схватилась за голову. Не сон ли это? Дева, что же теперь делать? Ей захотелось увидеть Ореста. Не медля увидеть Ореста! Заглянуть ему в глаза… понять… разобраться… как он мог? Может, он сам протянет руку, откроется. Ведь еще ничего не потеряно.

За дверью послышались тяжелые, неуверенные шаги.

Вошел сын Раматавы. Он смотрел сквозь Гикию пустыми глазами — не заметил жены, хотя она и стояла перед ним.

— Орест!

В его неживых глазах мелькнула искра сознания. Лицо безобразно исказилось. Сквозь зубы, как у затравленного зверя, вырвался стон. Отчаяние. Безнадежность. И Гикия уловила верным чутьем женщины, глубоко, до конца поняла, сколько страданий причиняют, сколько темного, утробного отвращения внушают Оресту и этот дом, и пир, и вино, и пьяные крики херсонеситов, и сам Херсонес, и весь мир, и она, Гикия.

Женщина отшатнулась.

Орест, покачиваясь, проследовал в темный угол. Безжизненно, с деревянным стуком, растянулся на широкой скамье, застланной козьими шкурами, с головой закутался в мягкую полость. Отвернулся лицом к стене, судорожно всхлипнул, устало, натруженно, плачуще вздохнул и затих.

— Предатель! — с ненавистью прошептала Гикия,

Ей хотелось закричать.

Чтобы поднялся переполох, чтобы сбежались люди, схватили этого мерзавца! Но она тут же одумалась, пересилила, стала успокаивать себя. Как бы не совершить ошибку. Страшную, непоправимую ошибку.

Она заставила себя сесть у темного окна, закрыла глаза. Так вот к чему сводилась затея Асандра! Подготовить в Херсонесе удобное гнездо для наймитов. Совершить в подходящий час переворот в пользу Боспора. Захватить город. Все просто. А сколько было произнесено громких слов! Дружба. Мир. Добрососедские отношения…

Ясно, что Орест в самом начале ничего не знал о заговоре — иначе он с первых же дней держался бы совсем по-другому, старался бы втереться в доверие.

Очевидно, ему открыли тайну в ту бурную ночь, когда на дачу Ламаха явился негодяй Харн с двумя спутниками. Гикия вспомнила обрывки подслушанного тогда разговора. Должо быть Ореста долго уговаривали принять участие в перевороте. Пугали. Угрожали. Он не соглашался: «Нет! Нет, сказал я тебе…»

Бедняжка, а она-то думала, что Ореста хотят увезти в Пантикапей.

Да, он не мог пойти на подобную низость.

Ведь Орест — честный человек.

Почему же тогда наймиты Асандра проникли в Херсонес, а херсонеситы ничего не знают? Как «честный человек» мог с этим примириться?

О! Он просто устранился от событий. Усталость. Равнодушие. Пусть люди делают, что хотят, лишь бы его оставили в покое. Ведь он — ничей. И его оставили в покое, да, зато поставили под угрозу жизни сотен и тысяч мужчин, женщин, детей, вся вина которых лишь в том, что они не желают подчиниться чужой власти и стремятся жить так, как им нравится.

Жалкий червь! Он возомнил себя стоящим над человеческой борьбой? Но разве, кроме двух враждебных станов, есть еще и третий, в сторонке, где можно отсидеться, пока другие сражаются? Нет. Любой человек на земле — хочет он, или не хочет — принадлежит той или иной стороне. Равнодушие… Видеть, как шайка бессердечных пиратов, псообразных существ, для которых ничто не свято, готовится пролить человеческую кровь… видеть и равнодушно молчать — не значит ли способствовать преступлению? Да, равнодушие — тоже преступление.