— Что значит — невозможно?

— Это ни одна из этих субмарин.

— Что за черт? Почему нет?

— Билл, посмотри на координаты места потопления «U-550». Это в ста милях от нашего места. Это огромное расстояние…

— Союзники могли ошибиться в координатах, — перебил его Нэгл. — Это было в пылу сражения. Кто-то ошибся. Это могло быть и опиской…

— Не могло, Билл. Там было три эсминца, которые сверили координаты, — посмотри на эти рапорты о нанесенных ударах. Ты хочешь сказать, что на трех боевых кораблях сделали три идентичные ошибки? Ты хочешь сказать, что на этих эсминцах знали, как найти Северную Ирландию, но не могли точно сориентироваться в американских водах?

Нэгл едва сдержался, чтобы не сказать грубость, и в глазах у него загорелась злоба. Чаттертон пожал плечами, как бы извиняясь.

— Ладно, тогда наше затонувшее судно — «U-521», — сказал Нэгл. — Если это не «550», значит, это чертова «521».

— Это и не «521», — сказал Чаттертон. — И тут речь идет о корабле ВМС Соединенных Штатов, который находится относительно близко от берега. Мы что, должны поверить, что ВМС не могут сказать, находятся они вблизи Балтимора или Брилля? ВМС не могут сказать, где они вообще? Как ты можешь быть в шестидесяти милях от берега и не знать, где ты?

У Нэгла на лбу проступили вены.

— Ладно, умник! Тогда которая из этих двух субмарин?

— Я не знаю, Билл. Но я уверен, что это ни та, ни другая.

Несколько дней спустя Чаттертон решил отправиться в Чикагский музей науки и техники, в котором была выставлена «U-505», немецкая подлодка типа IXC, захваченная союзными войсками в прибрежных водах Африки в 1944 году. Подлодку содержали в отличном состоянии, и она была открыта для публики. «Я хочу пройти внутрь субмарины и почувствовать ее, — сказал Чаттертон своей жене Кэти. — Я ничего не знаю о подлодках. Но я хочу попасть внутрь ее, постоять там и рассмотреть детали».

Авиакомпании требовали астрономическую сумму, чтобы лететь в середине недели и без предварительного заказа. Чаттертон заплатил. Он решил взять на работе выходной, несколько часов провести в Чикаго и в тот же вечер вернуться домой.

Чаттертон прибыл в аэропорт О’Хэйр в среду, 18 сентября. До возвращения «Искателя» к месту кораблекрушения оставалось всего три дня. Он взял такси до музея, который мог построить только Гаргантюа, и пошел по стрелкам, ведущим к подводной лодке. Он двигался вместе с нетерпеливыми приезжими школьниками, отвлеченно взирающими отставниками и немногими любителями военной техники и в уме высчитывал, сколько раз он сможет повторить экскурсию до обратного вылета в Нью-Джерси.

ГЛАВА 4

ДЖОН ЧАТТЕРТОН

В какой-то степени Чаттертона удивляло, что он до сих пор жив и может ходить по музеям. Он провел жизнь, полную труднейших испытаний, многие из которых могли закончиться смертью, и все эти эпизоды были немыслимы для экскурсантов, с которыми он стоял сейчас в очереди. Теперь, когда ему было сорок, он был женат, имел отличную работу, казалось, что его прошлая жизнь принадлежала кому-то другому. И все же, бывая в таких неожиданных для него местах, как этот музей, глядя на любой, самый незначительный предмет, он мог мысленно перенестись в прошлое. Выцветшая надпись желто-серой краской при входе вызывала в памяти 1970 год, заставляя его кровь бежать быстрее. Фотографии великого океана, висевшие на стенах вокруг, поднимали вокруг него волны его волшебного детства. Сегодня он, может быть, внешне и не отличался от всех, кто стоял позади и впереди него, но никто из этих людей даже не приближался к той жизни, которую прожил он.

Эта жизнь началась в сентябре 1951 года, когда у Джека и Патрисии Чаттертон появился первенец. Для 1950 года это была идеальная пара: Джек — выпускник Йельского университета, идущий вверх по служебной лестнице инженер аэронавтики компании «Сперри» (фантастическая работа в эру, когда слово «аэронавтика» ассоциировалось с образами марсиан и смертоносных лучей). Патриция — двадцатичетырехлетняя, только что закончившая карьеру манекенщица, чья стройная фигура и корона каштановых волос красовались когда-то на первоклассных подиумах, в том числе и за границей.

Когда Джону было три года, семья переехала в новый дом в сельском стиле в Гарден-Сити, фешенебельном пригороде Лонг-Айленда, в котором проживали менеджеры с Манхэттена, владельцы местных предприятий и знаменитый жокей Эдди Аркаро. Трудно было представить себе более подходящее место для воспитания ребенка. Гарден-Сити был безопасным и тихим местом, его дома с участками и цветное телевидение обещали американцам новый, более высокий уровень жизни.

Едва Джону исполнилось четыре года, Патрисия родила еще одного сына, Макрэя, названного так в честь ее отца. По мере того, как подрастали мальчики, росло и благосостояние обитателей Гарден-Сити. Целых четыре железнодорожных вокзала на Лонг-Айленде обслуживали город в то время, как большинство пригородных местечек довольствовались одним, и то, если повезет. У Чаттертонов был большой телевизор и электрическое отопление. У Джона был велосипед с цепной передачей, и он не скрипел.

Главным местом пребывания Патрисии был пляж. Она везла своих мальчиков сорок минут до Гигло-Бич, вдоль полосы барьерных островов вблизи южного побережья Лонг-Айленда. Здесь она выпускала на свободу Джона и Макрэя, которые улетали, как отвязанные воздушные шарики, их босые пятки огнем жег раскаленный песок, пока они не окунались в прохладу Атлантики. Отец Джона никогда сюда с семьей не ездил. Он был слишком занят, к тому же ему не нравились ни песок, ни соленая вода.

Соленая вода давала Джону ощущение жизни. Дома его мало что увлекало, в школе было так себе. Книги его занимали. С другом Микки Мэнтлом было тоже неплохо. Но когда он стоял по колени в воде Атлантики и вглядывался в горизонт, он как будто бы видел другой мир, о котором ему никто не рассказывал. Дома он стягивал через голову футболки, пахнувшие соленой водой, и это тоже была его жизнь.

Дома у Джона все было не так, как у друзей. Мать говорила с ним, не выбирая слова, и открыто выражала свои мысли. Отец Джона любил весело проводить время, но это не были игра в мяч, поездки на рыбалку, которые так любили отцы из телевизора. Джек часами просиживал дома за письменным столом, изучая уравнения из области аэронавтики и выкуривая свои ежедневные четыре пачки «Кента». Еще два мартини — и он был готов надеть вязаную шапочку и бегать трусцой по округе.

Джек стал прикладываться к бутылке все чаще, Патрисия попробовала уговорить его стать хорошим отцом. Он отреагировал тем, что стал еще больше работать, курить и пить. Патрисия решила, что, пока ее отец жив, ей будет лучше от Джека избавиться.

Отец Патрисии — Рэй Эммет Эйрисон — был отставным контр-адмиралом и героем ВМС, который десять лет командовал соединениями подводного флота в 1930-х, а во время Второй мировой войны водил боевые корабли. Для Патрисии не было лучшего примера храбрости, чести и верности, чем ее отец, адмирал Эйрисон. Он давно переехал в Южную Каролину — поближе к побережью. Она стала чаще ездить к нему, чтобы воспитывать мальчиков на примере деда.

Она рассказывала сыновьям о любви адмирала к подводным лодкам, о том, как жизнь каждого человека может зависеть от боевого товарища, о том, что даже самый «зеленый» матрос отвечал за боеспособность подводной лодки в той же мере, что и ее отец. Иногда она рассказывала истории о сражениях адмирала Эйрисона в водах Тихого океана во время Второй мировой войны. Но чаще она говорила мальчикам о том, что ее отец отличался от других мужчин. Она с гордостью рассказывала, как после войны отец, будучи сам на костылях, объехал всю Америку, чтобы посетить каждую семью погибшего моряка, служившего под его командованием, — он должен был лично сказать, как он ценил их всех. Патрисия рассказывала, как ее отец помогал семьям моряков деньгами и добрым словом, что превыше всего он ценил мастерство и упорство, что жизнь может не иметь границ для человека, у которого есть высокая цель и который никогда не сдается.