27 числа в воскресенье Батюшка сказал мне:

— Если Богу угодно будет, вы займете какое-либо начальственное положение в монастыре. Но знайте заранее, что это — тяжелый крест. Св. отцы сказали, что самых тяжелых крестов два: первый — крест царя, второй — настоятеля обители иноческой. Заметьте, ведь это было сказано еще в то блаженное время, а уж про настоящее и говорить нечего. Батюшка о. Амвросий говорил: «Монаху простому нужно терпения воз, а настоятелю — целый обоз».

Батюшка на утрене говорил слово, основная мысль которого была следующая. Батюшка прочитал всем известный ирмос «Воду прошед яко сушу и египетского зла избежав, израильтянин вопияше: Избавителю и Богу нашему поим» и объяснил, какое отношение имеет этот ирмос к монашеской жизни? Потом сказал:

— Монах должен быть, по слову Евангелия, подобен младенцу: «Аще не будете яко дети, не внидите в Царство Небесное» (Мф. 18, 3). В каком же отношении надо быть младенцем? По чистоте сердца. «Не дети бывайте умы, но злобою младенствуйте»(1 Кор. 14, 20), — говорит Апостол.

Затем Батюшка говорил, как побеждать страсти, чтобы приобрести чистоту сердца: для этого необходимо читать жития святых и жизнеописания современных подвижников, как живые яркие примеры этой борьбы со страстями, и вообще читать святоотеческие писания.

Я начинаю несколько волноваться, если так можно сказать, как бы предчувствую предстоящую разлуку, но самых чувств своих я не умею определить. Более того, я думаю, это чувство мое походит на тихую бессознательную грусть в ожидании чего-то. Не могу сказать, чтобы я был рад, нет, — скорее, мне кажется, наоборот. Одно скажу: буди воля Господня!

Сейчас прошелся по Скиту, посидел за сажалкой на диванчике. Тишина в Скиту! Слышно даже, как падает лист в лесу. Из этой-то тишины я теперь собираюсь ехать в суету и шум московской городской жизни. Вся природа теперь замирает на зиму, листья пожелтели, даже много деревьев совсем голых. Все прощается с теплом. И это чувство — чувство разлуки с тем, с чем я так свыкся, что, может быть, я так полюбил.

Вот я снова в Скиту. Опять те же сосны глядят на меня с высоты. Опять та же простота и тишина.

Утром 17 октября в десятом часу мы въехали на Скитской конный двор, слезли с тележки и отправились к Батюшке. Батюшка, видимо, меня не ожидал, и когда я вошел, он несколько удивился и обрадовался. На его лице засияла улыбка.

Сейчас после благословения Батюшка отпустил келейников спать и остался со мной немного побеседовать. Говорил Батюшка о великом смысле всех событий нашей жизни: от великих в жизни каждого отдельного человека переворотов, как духовных так и душевных, и до мельчайших подробностей.

— Говорят, что все события нашей жизни откроются нам в час нашей смерти, и мы тогда всё поймем. Перед нами вся наша жизнь явится, словно написанная в книге.

Под конец разговора Батюшка сказал:

— Знаете, говорят, что есть у нас в Оптиной великий подвижник, имеющий дар внутренней молитвы?

— Нет, Батюшка, не знаю.

— Это рясофорный послушник, слепой о. Иоанн.

Когда я вел под руку Батюшку после бдения, то сказал ему, что с трудом выстоял службу. Батюшка спросил:

— По какой причине? — Я говорю:

— По телесной немощи.

— Да, — говорит Батюшка, — а иногда уходят из храма из-за помыслов. Это, конечно, неразумно. Враг поднимает брань помыслов с целью вывести из храма. Не должно поддаваться врагу. В большинстве случаев у молодых бывают блудные помыслы, а у старых — помыслы гнева, воспоминания старых обид. Враг как бы говорит: «Ты помнишь, такой-то вот тебя оскорбил при всех, а ты смолчал, ни слова ему не сказал. Эх, ты! А ты ему вот то, и вот это сказал бы». — Иногда от подобных помыслов инок весь вспыхнет от гнева. Надо бороться.

Вчера у меня с Батюшкой были две утешительные беседы. Первая — в два часа, а вторая — от полчаса девятого вечера и до полчаса одиннадцатого. Записать их мне очень мудрено и по глубине их, и по обширности. И та, и другая беседа была об Иисусовой молитве, и чудно, что такая краткая молитва имеет столь великую силу и глубину содержания.

В два часа под впечатлением прочитанного в книге «На горах Кавказа» я начал спрашивать Батюшку о том и другом, и так пробеседовали, пожалуй, более получаса. А вечером мы вместе читали эту книгу (собственно, читал я, а Батюшка слушал), и по временам чтение прерывалось беседой. По прочтении трех глав Батюшка начал говорить мне о себе, о своей жизни в миру и в монастыре и о прочем, применительно к молитве Иисусовой.

Вчера опять мы с Батюшкой читали об Иисусовой молитве. Просидели до двенадцати часов. Под конец беседы Батюшка заповедал мне творить молитву Иисусову устную и на военной службе, но хранить это, не открывая никому, не уча никого, хотя, быть может, и будут встречаться люди хорошие: «Знайте только себя!»

Говорил Батюшка опять и про себя, между прочим, и то, что, когда он, живя внимательно, занимался Иисусовой молитвой, его многие считали находящимся в прелести бесовской.

— Теперь решают так, — говорил Батюшка, — молись, не молись — все равно не достигнешь молитвы. Теперь прошли, дескать, те времена. Это, конечно, внушенная диаволом мысль. Иисусова молитва необходимо нужна для входа в Царство Небесное. Многим неполезно иметь внутреннюю молитву, ибо они могут возгордиться этим. Поэтому молящемуся, но не достигшему внутренней молитвы, Бог дает ее или перед смертью, или даже после смерти, ибо и по смерти идет рост молитвы Иисусовой. Когда я это впервые прочел, я усомнился: верно ли я это понимаю? И начал искать подтверждения этому, и нашел во многих творениях свв. отцов, а также и у Паисия Величковского. А теперь мы прочли еще и здесь (в книге «На горах Кавказа»). Это меня очень радует.

Вспомнил я, что 26 октября Батюшка сказал мне:

— Не становитесь настоятелем, разве только вменят в послушание, а если, например, будут только предлагать, то лучше отказывайтесь.

Вообще в эти дни Батюшка особенно много говорил мне наедине такого, в чем я ясно видел его любовь ко мне. И вчера, кажется, сказал мне так:

— Да, должно быть, душа душу чувствует (или видит). Установились между нами такие отношения: я полюбил вас, а вы меня. Ничего не может быть прочнее этой любви — любви во Христе.

Побеседовали с часочек по душам, как говорится.

Идет снег, все кругом стало белое. Деревья пушистые стоят в своем уборе. Не знаю, почему, я всегда как-то любил эту картину, в ней есть какая-то красота особенная.

(У меня) признали расширение жил на левой ноге, и я зачислен в ополченцы 2–го разряда, то есть мне теперь служить не придется. Богу нашему слава! Возьмут, не возьмут на один месяц, это ничего, а главное, избавился я от двухлетнего тяжелого испытания. Богу милосердному слава во веки!

Все-таки пришлось немного понести оскорблений и неприятностей от новобранцев, сегодня меньше, а главным образом, первые дни. И только один сказал мне доброе слово и, кажется, от души сказал. Я слов его не запомнил, но смысл такой:

— Дай Бог тебе спасения и всего хорошего, я так даже помолился, чтобы тебя не взяли.

— А тебя взяли? — спросил я.

— Меня-то взяли.

— Спаси тебя Господи, — сказал я.

Жалею, что не спросил его имя, я записал бы его в свое поминание. Хотя я и так помолюсь за него, за его любовь.