(Не помню хорошо) Батюшка прочел мне немного из своего дневника и сказал:

— Я писал тогда каждый день и перечитывал свой дневник так: приходит, положим, 20 августа, или другое число, и я беру все свои дневники и прочитываю то, что думал и чувствовал и делал в это же число и месяц в другие годы. Это великое дело — так следить…

В этот же день я прочел слово о. Иоанна Кронштадтского, изданное Преосвященным Михеем. Это небольшая книжечка, листков 10–15. И там я прочел такие слова: «Я, — пишет о. Иоанн, — старался каждый день что-нибудь записать для того, чтобы, перечитывая свои дневники, я мог видеть, иду ли я вперед, или иду назад». И далее: «Я понял, что без постоянного бодрствования над собой и без непрестанной молитвы я не буду в состоянии отразить всех козней диавольских, и поэтому первое время моей пастырской деятельности прошло в тяжелой борьбе и трудах».

Я заметил это совпадение и хотел поговорить об этом с Батюшкой. И вот 21 сентября я вошел на благословение последним и после покаяния в некоторых моих оплошностях сказал Батюшке:

— Батюшка, вот что я хотел вам сказать: помните, вы прочли мне немного из своего дневника и говорили, что вы писали каждый день. Так вот в тот же самый день я прочел у о. Иоанна Кронштадтского, что он тоже писал дневник (и я пересказал вышесказанное Батюшке). Это совпадение я невольно заметил.

— Да, — сказал Батюшка, — это совершенно верная мысль. Это значит, к моим словам о. Иоанн приложил Царскую печать. Да, это великое дело!

Я почувствовал какое-то чувство, похожее на живой интерес к чему-либо. Быть может, я затронул и Батюшку в его глубоких чувствах и мыслях, ибо он встал, велел мне позвать брата Никиту, передал ему благословение на сон грядущий и отпустил его. Я остался с Батюшкой один.

— Да, — сказал Батюшка, — мне хотелось провести этот день с вами.

И началась беседа, продолжавшаяся с 9 и почти до 12 часов ночи. Много я рассказал Батюшке про себя, про свою жизнь и внешнюю, и внутреннюю. Также и Батюшка много рассказал мне. Говорил он о том, что вся наша жизнь чудно располагается по некоему таинственному плану, которого мы не замечаем или не понимаем.

— Я даже думаю, — говорил Батюшка, — оттого мы так нерадиво живем и грешим, что не понимаем внутреннего смысла событий нашей жизни.

15 сентября была чудная лунная ночь. Когда я пришел на благословение к Батюшке, он сказал мне, что ему хотелось бы походить по Скиту, но что нет на это возможности. И вспомнил Батюшка те времена, когда в такие чудные ночи он такую возможность имел.

— Хорошо бывало тогда у меня на душе, отрадно и покойно. Похожу по Скиту и возвращаюсь потом в келию свою. А в келии у меня было всегда чистенько, перед иконами сияет лампадка, а из окна смотрит поющая и ликующая ночь, наполняя мою келейку синим светом… Да, бывают в жизни иногда такие минуты, что их никак нельзя передать на словах. Я не могу передать вам на словах то блаженство, какое я тогда испытывал, необходимо самому его восчувствовать… Вот и теперь такая же поющая и ликующая ночь… Мир вам! Идите с Богом.

Я пошел от Батюшки тоже с каким-то тихим, хорошим настроением. Быть может, Батюшка передал мне часть своих чувств, высоких и святых, насколько можно было передать их на словах и насколько могла их воспринять моя душа.

Выйдя от Батюшки, я пошел тихо и остановился на перекрестке перед колокольней, облитой лунным светом. Я залюбовался этой картиной. Дубы и сосны стояли неподвижно, получив от лунного света какую-то особенную красоту. Все молчало в безмолвии своем, поя хвалебную песнь Вседержителю Богу. И я стоял безмолвно и неподвижно, как бы боясь нарушить эту тишину. Наконец, я пошел в келию и встал на молитвенное правило…

17 сентября Батюшка говорил на утрени слово, напоминая нам о том, где мы и зачем сюда пришли. Между прочим, Батюшка говорил, что сущность нашего иноческого жития — борьба со страстями и что нельзя самочинно проходить путь иноческой жизни.

На благословение к Батюшке я вошел вчера последним. Он, ни слова не говоря, подвел меня к иконам, приказал, чтобы я встал на колени и сказал:

— Есть грехи — дела, есть грехи — помыслы. Так вот исповедуйте свои помыслы.

Это так было неожиданно для меня, что я забыл все свои помыслы и каялся, называя общие помыслы, например, блудные вообще, тщеславные и другие. Да я и не замечаю у себя особенно настойчивых помыслов, которые бы меня тяготили. Я это сказал Батюшке. Тогда Батюшка опять сказал:

— Теперь вы стоите на исповеди, покайтесь в смехотворстве. Конечно, у вас такой веселый характер, но нужно сдерживать себя.

Я покаялся в смехотворстве. Батюшка разрешил мне всё исповеданное, и я пошел к себе в келию с чувством необходимости исправления своей жизни.

Когда я с Батюшкой трапезовал, у нас началась беседа. Много хорошего было сказано. Батюшка сказал, чтобы я прочел теперь же из «Невидимой брани» о четырех страшных и последних искушениях, бывающих перед смертью. Надо знать их и готовиться к ним.

Также 25 сентября утром Батюшка говорил о дневнике старца Зосимы Верховского, что хорошо бы мне его прочесть (у нас этот дневник в рукописи в библиотеке). Но при этом Батюшка добавил, что там есть некоторые несообразности. Будучи еще послушником, он, по благословению о. Иосифа, хотел снестись с женской Зосимовой пустынью, где хранится подлинник, но по некоторым обстоятельствам ничего из этого не вышло.

Сегодня день моего рождения, мне исполнился 21 год. На днях как-то Батюшка благословил меня перед призывом на военную службу навестить родных и вообще съездить в Москву, а кстати и в Сергиеву Лавру. Эти дни Батюшка не раз говорил мне о предстоящей разлуке, и сколько любви было в его словах! Например, 23 сентября Батюшка сказал:

— Многие планы строил я о вас, но как Богу угодно. Быть может, когда вы возвратитесь, я уже буду лежать в земле сырой. Тогда уж как хочешь, мой преемник!

А 24 сентября Батюшка говорил так:

— Когда вы возвратитесь, я, быть может, буду жить уже не здесь, а в другой келии, даже в леску. Придете и спросите: «Где Батюшка?» — Вам скажут: «Вон там-то». Придете вы к моей келейке, постучите, выйдет мой келейник и скажет вам, что Батюшка никого не принимает. А вы скажите: «Все-таки доложите обо мне, скажите, что пришел Николай Беляев». — «Доложить доложу, но не примет вас». Идет он докладывать, и вдруг вы услышите, что кто-то шаркает ногами об пол, и выходит старичок согнутый и говорит: «Брат Николай, неужели это ты?» — «Я, Батюшка, да неужели это вы? Какой вы стали старенький!» — «Ну что, как ты?» — «Да что, весь я разбросался». «Ну что же, давай опять собираться. Будем мы жить здесь с тобой».

За обедом Батюшка сказал очень краткое слово:

— Считаю долгом напомнить вам, братия и отцы, в этот день, день памяти св. Иоанна Богослова, о том, что необходимо всякому христианину, а наипаче облеченному в иноческий чин, иметь мир с Богом и с людьми. Св. Иоанн Богослов говорит, что человек не может любить Бога, если не любит своего брата, что такой человек «ложь есть». Поэтому братья, напоминая вам эти слова св. апостола Иоанна Богослова, я прошу вас не таить злобы в сердце своем на кого-либо, а иметь мир и любовь к ближним.

Это была главная и единственная мысль во всем кратком слове.

_{^{(Продолжение)}}

Затем Батюшка говорил о тех скорбях, которые он переносил, будучи послушником, и на которые он в душе своей отвечал так: «Лучше умру, а не уйду из Скита».

К Батюшке был не расположен Скитоначальник о. Иосиф, раздражаемый по действу диавола другими. Зная это, я спросил Батюшку:

— Как же вы относились к о. Иосифу?

— Я относился к нему как к своему начальнику, на все, безусловно, я брал от него благословение, например, выйти из Скита и прочее. Я только перестал открывать ему помыслы, а стал открывать их о. Венедикту. И то решился на это не иначе, как с благословения о. Иосифа. Я веровал, что через него, как через поставленного на сие место, действует благодать.