Я помню, что особенно сильно на меня действовала мысль о бесконечности и неизменности загробной участи. Мой ребяческий ум совершенно терялся при этой мысли. Одни слова «не будет конца» приводили меня в ужас и трепет. Теперь я к подобным мыслям остаюсь совершенно равнодушен, они не производят на меня ни малейшего действия.

Теперь я начинаю бояться мира, хотя мысли о нем и лезут в голову. Про эту боязнь я говорил Батюшке, и он сказал, что она спасительна. Припоминаю батюшкины наставления о боязливости вообще, которая скорее гибельна, чем спасительна.

— Бояться надо только грехов, — говорил Батюшка (мира, конечно, я боюсь, потому что он всегда и всем давал повод склониться ко греху, он весь полон искушений, которым я не могу сопротивляться). — А боязливых, сказано в Священном Писании, не любит Бог. Никто не должен быть боязлив, труслив, а должен возлагать надежду на Бога. Почему Бог не любит боязливых, трусливых? Потому что они близки к унынию и отчаянию, а это — смертные грехи. Боязливый и трус — на краю пропасти. Истинный монах должен быть чужд такого устроения.

Вчера от нас из Скита в монастырь перебрался о. Анатолий (Потапов). Более 20 лет прожил в Скиту и теперь его перевели в монастырь. Там умер о. Савва, бывший духовником (как говорят) многих из братий; к нему обращались и многие мирские. И вот на его место и перевели о. Анатолия. Третьего числа он простился с нами в трапезе, смиренно поклонился в землю, кажется, два раза. Да, он раб Божий. Всегда смиренный и никогда не унывающий. По крайней мере, я его иным не видел. Это единственный иеромонах, которого я видел встающим на колени пред Батюшкой (я видел еще о. Нектария, ставшим однажды на колени перед Батюшкой). Спаси его, Господи!

Вчера на благословении Батюшка сказал мне:

— Диавол вам не даст сделать ни одного шага, за каждый шаг надо бороться. Вы помните, как евреи при постройке храма? — В одной руке — заступ, а в другой — меч. Это вообще сказано про совершение добродетелей. С одной стороны, вы должны исполнять Евангельские заповеди, а с другой — отбиваться от врага мечом, борясь за каждый шаг.

— Батюшка, а как я должен отбиваться, какой это меч?

— У нас один меч — это молитва Иисусова. Сказано: «Бей этим мечом невидимых ратников, ибо нет более сильного оружия ни на небе, ни на земле». Если вдуматься в эти слова внимательно, страшно подумать, ибо нет более сильного оружия даже на небе. «О имени Иисусове всяко колено поклонится небесных и земных, и преисподних, и всяк язык исповесть, яко Господь Иисус Христос…»(ср. Флп. 2, 10). Какие страшные времена придут…

Да, молитва Иисусова — вот оружие, а я, окаянный, совершенно забываю про нее. Да, не так скоро дается все истинно духовное, Божие, как я думал.

Вечером на благословении я сказал Батюшке, что прочел одну статью о молитве Иисусовой Игнатия (Брянчанинова).

— Я не знаю, как я жил бы без познаний, которые я там почерпнул, — сказал я.

— Да.

— Вот, Батюшка, не благословите ли вы по времени и все его сочинения прочесть?

— Да, по времени. Да у него все на одном и том же — на молитве Иисусовой. Какая ширина! Теперь вы видите это. А прежде, может быть, видели вы в монашестве, как и большинство мирских, одну редьку, квас и глубочайшее невежество. Да и понятно. Чашу жизни вкусите и видите, яко благ Господь (ср. Пс. 33, 9). Да, надо вкусить, и тогда уже увидишь, какое это блаженство.

Прошлый год весной, когда я возвращался из Оптиной в Москву, все меня расспрашивали: «Я слышал (или слышала), вы ездили в монастырь? Ну как? Что?..» Все чрезвычайно удивлялись, что я хочу поступить в монастырь. Я помню, одна молодая дама, лет 22–24, еще только года два-три замужем (с мужем и вообще она живет ничего, хорошо, хотя и среднего состояния), встретив меня на дворе, предлагала подобные вопросы. Я отвечал утвердительно.

— Счастливый вы человек, — сказала она.

— Да, слава Богу.

— Да, не все могут… Прощайте!

Мы разошлись. Так может говорить человек, который не удовлетворяется своей жизнью, то есть если он другого считает счастливее себя. А почему бы не удовлетворяться ей своим положением? Мало денег? Да нет, их достаточно, чтобы вполне прилично, даже щеголевато одеваться, иметь прислугу, квартиру чистенькую в несколько комнат, быть сытой и в тепле. Чего же не хватает? И такая неудовлетворительность очень у многих в миру: ищут, ищут и не находят, ибо ищут, как Батюшка говорит, не там, где можно найти.

Я воссылаю мою неблагодарную благодарность Господу Богу, что я здесь, в нашем милом Скиту. Я боюсь мысли, что придется покинуть Скит, и молю Бога, да умилосердится надо мной, недостойным Его милости.

Я не знаю, как живут мои товарищи по гимназии, не получаю никаких известий, и слава Богу. Но что я, будучи еще в миру, узнал о некоторых из них — неутешительно. Двое застрелились (забыл по какой причине). Один перерезан поездом и отошел в вечность с неизвестным для меня состоянием духа. Он был из «красных», в последний год не приобщался Святых Христовых Таин. Еще один — в тюрьме за социально-революционную деятельность. Затем: один — за новые идеи в неприязненных отношениях с родителем (выразившемся о своих сыновьях: «У меня нет детей»). Далее — большинство неверующих, или маловерующих, зараженных новыми ложными идеями. Вот состояние моих сверстников — сотоварищей! Боже! Боже! За что Ты так милостив ко мне, что Ты взял меня под покров Божией Матери и св. Иоанна Крестителя в эту животворную скитскую тишину от всех этих ужасов, которыми полон мир!.. Этими, подобными и еще большими ужасами полна, как приходилось видеть и слышать, вся жизнь в миру. Благодарю Тебя, Господи, что я здесь, в Скиту! Я не умею и не знаю, как благодарить Тебя! Помилуй меня!

29 июля Оптину посещал Преосвященный Никон, еп. Вологодский. В храме св. Иоанна Предтечи Владыка говорил нам, всем скитянам, речь. Мне понравилось, как он говорил. Говорил он о необходимости и пользе для нас скорбей:

«Если бы у нас не было скорбей, то есть различных обид и неудовольствий, если бы нас никто не трогал, если бы не было никаких искушений, то как бы могли мы познать себя, свои страсти, свои грехи. Если меня никто не будет трогать, то я не буду раздражаться, сердиться. Если нам будет житься покойно, без всяких скорбей, то возомним о себе, что мы праведники, бесстрастные, и будет расти наш внутренний фарисей, нас обымет гордыня. Если же мы терпим скорби, обиды, то невольно познаём свои немощи, страсти. Мы и не думаем, что мы горды, что у нас злоба и другие страсти. Когда же нас обидят, то сразу зашевелятся, как гады, наши страсти, поднимутся из глубины нашего сердца, и сразу мы увидим, что мы очень немощны, что мы полны страстей, и невольно будем смиряться. Отсюда ясно, что мы не должны сердиться на людей, причиняющих нам скорби, ибо они — лучшие наши благодетели, указавшие нам наши немощи, которых мы в себе не предполагали. Мы должны обойтись с ними кротко и помолиться за них. Кроткое обращение совершает чудеса, растапливает каменные сердца, приводит к пути спасения. Да отчего собственно у нас и есть скорби? Каждый человек несет свой крест. Под крестом разумеются скорби и невзгоды, которые встречаются человеку на его жизненном пути.

Из чего образовывается крест? Вот, посмотрите на вещественный крест. Он составляется из двух линий: одна идет прямо вверх, а другая пересекает ее. Так же образуется и наш жизненный крест. Воля Божия тянет нас снизу вверх, от земли на небо, а наша воля становится воле Божией поперек, противится ей. Отсюда скорби, ибо в нас происходит борьба и причиняет боль сердцу. И стоит нам только во время скорби или искушения сказать: «Да будет воля Твоя, Господи!» — как сразу же нам становится легче на сердце, мы успокаиваемся. Как только мы свою волю направим по воле Божией, то уже креста-то и не получается, подобно тому, как случается и с вещественным крестом, когда обе линии направим в одну сторону.