Герта ехала медленно, временами останавливалась, слезала с седла, кормила и пеленала Эльфанор. Девочка не плакала. И это её молчание выглядело довольно странно. Герта заметила, что иногда эти круглые глаза смотрели на мир как-то не по-человечески. Не может ребёнок такого возраста смотреть на окружающее так пристально.

Хотя древняя дорога проходит по вершинам, те, кто её создавал, позаботились, чтобы путников нелегко было заметить. Со стороны долин дорогу закрывали густые кусты и деревья, иногда они уступали место вертикальным разбитым скалам, сливающимся с местностью, так что и по ним нельзя заметить дорогу.

Герта и девочка провели ночь в месте, которое могло быть специально подготовленным для лагеря, потому что тут скалы наклонились друг к другу, концы их соединялись, образуя подобие крыши.

Здесь была даже яма, почерневшая от многих костров; Герта уложила в неё хворост и сухой мох, которые заранее собрала, разожгла костёр и села возле него, взяв ребёнка на руки. В огонь она бросила горсть сухих листьев, которые ей дала Ингела. И теперь от костра исходил свежий чистый запах. Но не ради него Герта бросала травы. Их комбинация должна не подпустить к лагерю тёмные сны. Запах прочищает голову, и об этом знают те, кто разбирается в растениях. А Герта нуждается в этом.

Путешествие по старинной дороге снова отдало её во власть всё ещё существующих древних сил. И она должна использовать любые средства защиты от зла.

Лошади тоже подошли поближе к огню и ели зерно, которое Герта достала из мешков. Отпустить их свободно пастись она не решалась. Но поблизости была вода, ключ, питавший небольшой ручей; лошадь и пони шумно напились, а сама Герта промыла две бутылки, наполнила их заново и утолила собственную жажду после сухого дорожного хлеба.

Спала она урывками, потому что сама включила в себе внутреннего стража, который пробуждал её время от времени, и она подбрасывала дров в костёр; рядом с рукой всё время лежали наготове нож и копьё.

Хоть Герта и старалась облегчить себе путь, тело её болело. На рассвете, лёжа между камнями, она уже больше не могла спать и думала о направлении, в котором двинется дальше.

Дорога продолжалась, то опускаясь в неглубокую долину, то снова поднимаясь вверх. Герта проезжала скалы, на которых были вырезаны странные символы, вырезаны так глубоко, что даже время не смогло полностью стереть их.

На четвёртый день дорога разделилась, одна ветвь её повернула на юг. Герта никого не видела, хотя раз или два, приближаясь к долинам, слышали звуки шагов других путников. И при каждом таком звуке замирала с бьющимся сердцем.

Герта поехала по северной дороге и стала искать знакомые ориентиры. Если она права, именно по этой дороге несколько месяцев назад она направлялась к святилищу Гунноры. И теперь следовало найти какую-нибудь скалу или участок местности, которые она помнит.

У развилки не оказалось подходящего места для лагеря. Дул ветер, холодный, без всяких признаков весенней мягкости. Герта сняла колыбель с седла и поставила её перед собой, прикрыв плащом, чтобы хоть немного защитить ребёнка.

В начале вечера по склонам холма двинулись тени. Но Герта продолжала двигаться, потому что пока не находила места для отдыха. И вот, уже почти перестав надеяться, она увидела здание, которое искала. Из двери, на которой висел выкованный из железа символ Гунноры — сноп, перевязанный ветвью фруктового дерева, — виднелся свет.

Лошадь, шедшая с опущенной головой, вдруг заржала. Сзади отозвался пони. Герта сама произнесла голосом, хриплым от холода и долгого молчания:

— Удачи этому дому и тем, кто живёт в нём.

Дверь раскололась, половинки скользнули в стены. Вперёд устремился золотой свет. Лошадь не дала Герте возможности колебаться, она прошла в дверь и остановилась во внешнем помещении, а не на настоящем дворе. Оба животных казались спокойными и довольными, словно пришли к себе домой.

Герда, с затёкшим онемелым телом, чувствуя, словно проехала целую вечность, спешилась.

«Входи с миром».

Голос доносился из воздуха. Герта вспомнила, что так же было и в её первое посещение святилища. Она с сомнением посмотрела на лошадь и пони. С них нужно снять груз. Они хорошо поработали и заслужили отдых.

«Входи, — перед ней открылась вторая дверь. — За добрыми животными присмотрят, как и за всеми, кто приходит с миром».

Герту уже заполнило ощущение тепла, освобождения от тяжести. Она больше не колебалась и прошла вперёд. У второй двери достала из ножен длинный кинжал и оставила его на полу, потому что в зал Гунноры не входят с оружием.

Вторая комната была точно такой, какой она её помнила: стол с едой, всё готово для подкрепления путника. Зашевелилась в своей корзине Эльфанор, испустив негромкий мяукающий крик. Большие глаза опять смотрели в лицо матери, и никогда ещё Герта не была так уверена, что в этом маленьком изуродованном теле живёт разум, гораздо более древний, чем плоть и кости.

Она ожидала протестов ребёнка, а может, и того, кто обитает в этой комнате. Можно ли приносить проклятое существо в свет, противоположность этого проклятия? Но кроме первого крика, Эльфанор не испустила ни звука, и других ответов тоже не было. Герта опустилась на стул, левой рукой держа девочку, а правую протянула и взяла кубок, от которого поднимался пар: согретое вино, приправленное травами, привет путнику после долгого дня пути по холоду.

Она выпила. И стала есть густую похлёбку, сытную пищу, наполнявшую тело силой, успокаивающую мысли; ни разу после посещения святилища она не испытывала такого удовлетворения едой.

Наевшись, она откинулась в кресле и заговорила, обращаясь к огням двух ламп, освещавших комнату.

— Тому, кто дал еду, благодарность от чистого сердца. Благодарность за приют. Той, что правит здесь… — тут Герта заколебалась. Она не могла подобрать нужных слов. И впервые ясно осознала, что сделала. В это место мира и света она принесла грех и зло — собственный грех и собственное зло!

По другую сторону стола открылась вторая дверь. За ней свет был более тусклый. И комнату заполнил аромат цветов, как в самый разгар лета, послышался безголосый шёпот, какой можно услышать на берегу весёлого ручья, гудение довольных пчёл, занятых сбором урожая, лёгкое дуновение ветерка, шевелящего цветущие ветви.

Та, что живёт здесь, кажется, не осуждает её, как осуждает себя она сама. В сердце Герты вспыхнул лёгкий огонёк надежды. Волоча загрязнённую в дороге юбку, она пошла вперёд, не медленно и неохотно, но как человек, знающий свою цель и стремящийся к ней.

Её окружили щупальца дыма, аромат стал сильнее. И Герте показалось, что он приобрёл материальные очертания, навстречу ей двинулось множество рук. Спотыкаясь, чуть одурманенная сильным ароматом, Герта наткнулась на лежанку. И тяжело легла на неё. Глаза её закрылись.

Свет, золотой, как осенние яблоки, богатый, как то золото, что ценят люди. Он поднимается от пола и уходит высоко вверх, и Герта, как ни задирает голову, не может увидеть его вершины. Герта видит только, что столб света не сплошной, хотя взгляд её не способен проникнуть сквозь него. Свет пульсирует в ритме биения её сердца.

И хоть этот столб прекрасен, есть в нём что-то страшное, почти грозное. Герта, не отдавая себе отчёта, преклоняется перед ним. Она хочет протянуть руки, просить прощения; но руки её не отрываются от того, что она несёт. И она отводит глаза от света и смотрит на свою ношу.

Ребёнок, человеческий ребёнок, с подлинно человеческой внешностью, но тёмный, мрачно тёмный. И на нём свет столба пробуждает ответ, искру, ясную и золотистую.

— Леди… — Герта не думает, что говорит вслух. В этом месте слова исходят прямо от сердца, от самой сердцевины разума, и в них может быть только истина. — Я согрешила против жизни, которая есть добро. И пусть наказан будет не ребёнок, а я. Невинные не должны страдать из-за виновных.

Свет вспыхивает так ярко, что обжигает ей зрение. Бегут слёзы. Или это слёзы, которые она не выплакала с тех пор, как люди совершили над ней зло и поймали в эту грязную сеть?