— Помню, но смутно, — ответила я.

— А я помню этот день как вчера. Юлия только что поставила кофе с печеньем на стол, а я сказал это специально в ее присутствии, чтобы она настраивалась, что однажды ей придется расстаться с Зигги. Мне тогда грела душу мысль, что я женюсь на тебе, сразу после нашей окончательной победы. В городе Германия сыграли бы самую пышную за всю историю свадьбу, празднества гремели бы не одну неделю по всей Великой Германской Империи. В день, когда ему исполнился бы двадцать один год, в пятьдесят девятом, Зигфрид Фальк, подобно Августу, принял бы от меня полномочия Фюрера. А мы бы с тобой переехали в Линц, где я, на ту пору уже семидесятилетний старик, посвящал бы свои дни искусству и присматривал вместе со Шпеером за строительством собственного мавзолея на Дунае — он должен был стать намного грандиознее усыпальницы Наполеона в Доме Инвалидов.

Попавший в цель тяжелый снаряд разорвался прямо над нами, и бункер весь зашатался в мягком грунте. Ади сжался в комок и со страхом стал смотреть на струйку известки, осыпающуюся в углу с потолка.

— Все кончено, — сказала я.

— Из-за предательства, невежества и недостатка фанатизма, — кивнул головой он. — Всего этого, разумеется, я не должен был говорить — никогда не следует говорить больше, чем строго необходимо, но я это сказал, а Борман передал мои слова своему другу Фегеляйну, конечно же по пьяной лавочке. Тот в свою очередь тоже не должен был этого делать, но он это сделал, а Фегеляйн передал все Гиммлеру, у которого был связным офицером. То, что у нас сын, Гиммлер, разумеется, знал уже давно, иначе он не был бы полицейским.

И вот, летом прошлого года, — продолжал Ади, — когда все начало выходить из-под контроля и эти свиньи, эти предатели совершили на меня покушение, твой свояк пришел к Гиммлеру и заявил, что хочет отделаться от твоей беременной сестры. О разводе, конечно, речи быть не могло, потому что брак был заключен по моему желанию, я даже выступил сам в качестве свидетеля. И тогда этот предатель рейхсфюрер сообразил, как поступить. Он приказал подделать в Гейзельхёринге документы и убил сразу двух зайцев: Фегеляйн получил то, чего добивался, но главное, ради чего он так старался, это убрать Зигги, ведь иначе — прощай надежда сменить меня на посту власти. Заодно он свел счеты с Борманом.

Я была поражена — что вдруг на них нашло? Не зная, что сказать, я спросила:

— Как ты обо всем этом узнал?

— От Фегеляйна. Когда я узнал о предательстве Гиммлера, я сразу догадался, что он собирается бежать в Швейцарию и оттуда войти в контакт с союзниками. Я немедленно подверг его строгому допросу.

— И что с ним теперь?

Он посмотрел на меня, и глаза его вдруг стали похожи на два кинжала, вернее, на два топора, не знаю даже, как лучше сказать.

— Все уже свершилось.

Я опустила голову и подумала о ребенке Гретель, который никогда не узнает своего отца.

— Потом я, — продолжил Ади, — закатил сцену Борману за то, что тот так нахалтурил в тысяча девятьсот тридцатом году. Я послал его на Оберзальцберг передать Фальку приказ ликвидировать Зигги, но я думаю, он уже тогда догадывался, что здесь что-то не так, но высказать мне это он не решился ни тогда, ни даже потом, когда твой отец доказал, что бумаги были фальсифицированы. Или, возможно, он не хотел этого говорить, сам питая надежду стать моим восприемником. Но я не собираюсь его больше ни о чем расспрашивать, потому что все это уже не важно. У меня не будет наследника, глупо было думать, что национал-социализм меня переживет. Да еще на тысячу лет. Меня все всегда считали ничтожеством, но в первую очередь я сам. С меня это началось, мной и закончится. Пусть Дёниц, если хочет, выгребает мусор, мне это все равно. Вместо того чтобы думать о наследнике, детка, я сделаю нечто другое. Чтобы мы могли примириться, я решил не откладывая жениться на тебе.

Что, я не ослышалась? Адольф Гитлер правда решил на мне жениться? Не может быть! Этих слов я ждала всю свою жизнь! Мое сердце чуть не выпрыгнуло из груди, я вскочила с места и бросилась ему на шею, рыдая от счастья. Пока я его целовала, в дверь постучали, и я оцепенела от страха, как это всегда бывало со мной в подобных случаях все эти годы, — но теперь-то в этом больше не было нужды: скоро весь мир узнает мое имя! Линге сообщил, что генерал-полковник Риттер фон Грайм ждет дальнейших указаний — и мой жених, поддерживаемый нами с обеих сторон, с кряхтением поднялся с места. Пока я наспех его причесывала, он сказал:

— Все будут вечно задавать вопрос, почему я это сделал, но только ты одна знаешь ответ.

Я сразу отправилась переодеваться. Мне очень хотелось быть на своей свадьбе в белом, но ничего белого в моем гардеробе нет, поэтому я надела любимое Ади черное шелковое платье с розовыми розами и самые лучшие украшения, которые он мне подарил: золотой браслет с турмалинами, часы, инкрустированные бриллиантами, на шею повесила цепочку с топазом и заколола в волосы бриллиантовую заколку. Все это и сейчас на мне — и я знаю, что этого я больше никогда не сниму.

Геббельс тем временем отдал приказ найти чиновника, которому предстояло официально зарегистрировать наш брак.

— Его фамилия Вагнер, — с сияющими глазами сказал Геббельс, когда я в два часа ночи шла под руку с ним в комнату стратегических заседаний. — Что вы на это скажете? В сумерки наших богов здесь с нами Вагнер! Фюрер до сих пор сохраняет свою магическую власть над жизнью.

Нашими свидетелями были он и мрачный Борман. Присутствовали еще несколько генералов, Магда, бросающая на меня ревнивые взгляды, дамы из секретариата и Констанция Маржали, которой вскоре предстоит приготовить нам обед приговоренных к смерти: спагетти с томатным соусом. Вагнер был в форме офицера фольксштурма, и в ту минуту, когда я должна была своим «да» подтвердить, что в моих жилах течет чисто арийская кровь, я почувствовала, что Ади жаждет услышать это «да» из моих собственных уст. Но вряд ли, услышав это, он был так рад, как я сама, когда в ответ на вопрос, берет ли он меня в жены, услышала его «да» — эти две буквы, краткий слог означал и для меня рай на земле. Склонившись над столом для карт и подписывая после Ади акт в том месте, куда указал дрожащий палец Вагнера, я заметила, что на карте Берлина обозначен красным карандашом большой крест.

Это моя последняя запись. Уличные бои идут уже на Вильгельм-штрассе, в любой час в бункер могут ворваться русские. Мой муж продиктовал все пункты своего завещания, напоследок он должен еще пережить известие о смерти Муссолини, расстрелянного партизанами и вместе с его любовницей Кларой подвешенного вверх ногами на бензоколонке. «Принял смерть точь-в-точь как апостол Петр», — прокомментировал Геббельс с циничным юмором, которым он столь знаменит. Этого никак не должно случиться с нами, и мой муж уже распорядился принести бензин, чтобы наши трупы после смерти сразу подожгли.

По коридору с криками бегают дети Магды, но никто не делает им замечаний, потому что и их судьба уже известна. Я не могу не думать о Зигги, но гоню от себя мысль о том, что я обязана своим счастьем его смерти.

Полчаса назад мой муж приказал Торнову отравить Блонди. Он хотел апробировать капсулы с цианистым калием, полученные от Гиммлера и предназначенные для меня. Собака сдохла в ту же минуту; без тени эмоций он молча взглянул на свою любимицу и отвернулся. Десять минут назад Торнов неожиданно появился в моей комнате, держа подмышкой свою Шлумпи, — увидев меня, та принялась вилять хвостом. Со слезами на глазах он рассказал, что по приказу моего мужа он отнес труп Блонди в сад и расстрелял пятерых ее щенков, включая маленького Вольфи, когда они тыкались в живот своей мертвой матери. До той самой минуты, пока он не указал молча в сторону Штази и Негуса, лежавших на кровати, прижавшись друг к другу, я не понимала, зачем он пришел.