Булычов. С лишком двадцать лет способен был.
Павлин. Силы человека иссякают от времени.
Булычов. В тринадцатом году, когда триста лет Романовы праздновали, Николай руку жал мне. Весь народ радовался. Вся Кострома.
Павлин. Это — было. Действительно — радовался народ.
Булычов. Что же такое случилось? Вот и Дума есть… Нет, дело — не в царе… а в самом корне…
Павлин. Корень — это и есть самодержавие.
Булычов. Каждый сам собой держится… своей силой… Да вот сила-то — где? На войне — не оказалось.
Павлин. Дума способствовала разрушению сил.
Елизавета (в дверях). Вы, отец Павлин, исповедуете?
Павлин. Ну, что это, какой вопрос.
Елизавета. А где мой муж?
Павлин. Был здесь.
Елизавета. Какой вы строгий сегодня, отец Павлин. (Исчезла.)
Булычов. Отец…
Павлин. Что скажете?
Булычов. Всё — отцы. Бог — отец, царь — отец, ты — отец, я — отец. А силы у нас — нет. И все живем на смерть. Я — не про себя, я про войну, про большую смерть. Как в цирке зверя-тигра выпустили из клетки на людей.
Павлин. Вы, Егор Васильевич, — успокойтесь…
Булычов. А — на чем? Кто меня успокоит? Чем? Ну — успокой… отец! Покажи силу!
Павлин. Почитайте священное писание, библию, например, Иисуса Навина хорошо вспомнить… Война — в законе…
Булычов. Брось. Какой это — закон? Это — сказка. Солнце не остановишь. Врете.
Павлин. Роптать — величайший грех. Надобно с тихой душой и покорно принимать возмездие за греховную нашу жизнь.
Булычов. Ты примирился, когда тебя староста, Алексей Губин, обидел? Ты — в суд подал на него, Звонцова адвокатом пригласил, за тебя архиерей вступился? А вот я в какой суд подам жалобу на болезнь мою? На преждевременную смерть? Ты — покорно умирать будешь? С тихой душой, да? Нет, — заорешь, застонешь.
Павлин. Речи такие не позволяет слушать сан мой. Ибо это речи…
Булычов. Брось, Павлин! Ты — человек. Ряса — это краска на тебе, а под ней ты — человек, такой же, как я. Вот доктор говорит — сердце у тебя плохое, ожирело…
Павлин. К чему ведут такие речи? Подумайте и устрашитесь! Установлено от веков…
Булычов. Установлено, да, видно, не крепко.
Павлин. Лев Толстой еретик был, почти анафеме предан за неверие, а от смерти бежал в леса, подобно зверю.
Ксения. Егор Васильевич, Мокей пришел, говорит: Якова ночью жандармы арестовали, так он спрашивает…
Булычов. Ну, спасибо, отец Павлин… за поучение! Я еще тебя… потревожу. Позови Башкина, Аксинья! Скажи Глафире — пусть каши принесет. И — померанцевой.
Ксения. Нельзя тебе водку…
Булычов. Все — можно. Ступай! (Оглядывается, усмехаясь бормочет.) Отец… Павлин… Филин… Тебе, Егор, надо было табак курить. В дыму — легче, не все видно… Ну, что, Мокей?
Башкин. Как здоровье, Егор Васильевич?
Булычов. Все лучше. Якова арестовали?
Башкин. Да, ночью сегодня. Скандал!
Булычов. Одного?
Башкин. Говорят — часовщика какого-то да учительницу Калмыкову, которая Александре Егоровне уроки давала, кочегара Ерихонова, известный бунтарь. Около десятка будто.
Булычов. Все из тех — долой царя?
Башкин. У них это… различно: одни царя, а другие — всех богатых, и чтобы рабочие сами управляли государством…
Булычов. Ерунда!
Башкин. Конечно.
Булычов. Пропьют государство.
Башкин. Не иначе.
Булычов. Да… А — вдруг — не пропьют?
Башкин. А что ж им делать без хозяев-то?
Булычов. Верно. Без тебя да без Васьки Достигаева — не проживешь.
Башкин. И вы — хозяин…
Булычов. Ну, а как же? И я. Как, говоришь, они поют?
Башкин (вздохнув). Отречемся от старого мира…[206]
Булычов. Ну?
Башкин. Отрясем его прах с наших ног…
Булычов. По словам — на молитву похоже.
Башкин. Какая же молитва? Ненавидим, дескать, царя… дворец…
Булычов. Вон что! Н-да… черти драповые! (Подумал.) Ну, а тебе чего надо?
<b>Глафира</b> принесла кашу и водку.
Башкин. Мне? Ничего.
Булычов. А зачем пришел?
Башкин. Спросить, кого на место Якова поставить.
Булычов. Потапова, Сергея.
Башкин. Он тоже в этих мыслях — ни бога, ни царя…
Булычов. Тоже?
Башкин. Позвольте предложить — Мокроусова. Он — очень просится к нам. Человек грамотный, распорядительный.
Глафира. Каша простынет.
Булычов. Полицейский? Воряга? Чего же он?
Башкин. Теперь в полиции опасно служить, многие уходят.
Булычов. Так. Опасно? Ах, крысы… Ладно, пришли Потапова. Завтра утром. Ступай… Глаха — трубач пришел?
Глафира. В кухне сидит.
Булычов. Съем кашу — веди его сюда. Что это — как тихо в доме?
Глафира. Наверху все.
Булычов (пьет водку). Ну — и ладно. Ты что… приуныла?
Глафира. Не пей, не вреди себе, не хворай ты! Брось все, уйди от них. Сожрут они тебя, как черви… заживо сожрут! Уедем… в Сибирь…
Булычов. Пусти, больно…
Глафира. В Сибирь уедем, я работать буду… Ну — что ты здесь, зачем? Никто тебя не любит, все — смерти ждут…
Булычов. Перестань, Глаха… Не расстраивай меня. Я все знаю, все вижу! Я знаю, кто ты мне… Ты да Шурка, вот это я — нажил, а остальное — меня выжило… Может, еще выздоровлю… Зови трубача, ну-ко…
Глафира. Кашу-то съешьте.
Булычов. Черт с ней, с кашей! Шурку позови… (Остался один и жадно пьет рюмку за рюмкой.)
Входит <b>Трубач</b>. Он смешной, тощий, жалкий, за плечами — на ремнях — большая труба в мешке.
Трубач. Здравия желаю вашему степенству.
Булычов (удивлен). Здорово. Садись. Глаха, затвори дверь. Вот какой ты…
Трубач. Так точно.
Булычов. Н-ну… неказист! Рассказывай, как лечишь?
Трубач. Лечение мое простое, ваше степенство, только люди привыкли питаться лекарствами из аптеки и не верят мне, так что я деньги вперед прошу.
Булычов. Это ты неплохо придумал! А вылечиваешь?
Трубач. Сотни вылечил.
Булычов. Не разбогател, однако.
Трубач. На добром деле не богатеют.
Булычов. Вон как ты? От каких же болезней вылечиваешь?
Трубач. Все болезни одинаково происходят по причине дурного воздуха в животе, так что я ото всех лечу…
Булычов (усмехаясь). Храбро! Ну-ко, покажи трубу-то…
Трубач. Рубль заплатить можете?
Булычов. Рубль? Найдется. Глаха — есть у тебя? Получи. Дешево берешь.
Трубач. Это — для начала. (Развязал мешок, вытащил басовую трубу.)
<b>Шура</b> прибежала.
Булычов. Самовар какой… Шурок, — хорош целитель? А ну-ко, подуй!
Трубач откашлялся, трубит, не очень громко, кашляет.
Булычов. Это и — все?
Трубач. Четыре раза в сутки по пяти минут, и — готово!
Булычов, Выдыхается человек? Умирает?
Трубач. Никогда! Сотни вылечил!
Булычов. Так. Ну, а теперь скажи правду: ты — кем себя считаешь — дураком или жуликом?
206
Отречемся от старого мира… — Строки из «Русской Марсельезы», распевавшейся на мотив «Марсельезы», сочиненной Руже де Лилем в 1792 году. Текст «Русской Марсельезы», написанной народником П. Л. Лавровым, впервые был напечатан в газете «Вперед», 1875, 1 июня, № 12, под названием «Новая песня».