Трубач (вздохнув). Вот и вы не верите, как все.
Булычов (посмеиваясь). Ты — не прячь трубу-то! Говори прямо: дурак или жулик? Денег дам!
Шура. Не надо обижать его, папа!
Булычов. Я не обижаю, Шурок! Тебя как звать, лекарь?
Трубач. Гаврила Увеков…
Булычов. Гаврило? (Смеется.) Ох, черт… Неужто — Гаврило?
Трубач. Имя очень простое… никто не смеется!
Булычов. Так — ты кто же: глупый или плут?
Трубач. Шестнадцать рублей дадите?
Булычов. Глаха, — принеси! В спальне… Почему шестнадцать, Гаврило?
Трубач. Ошибся! Надо было больше спросить.
Булычов. Значит — глупый ты?
Трубач. Да нет, я не дурак…
Булычов. Стало быть — жулик?
Трубач. Да и не жулик… Сами знаете: без обмана — не проживешь.
Булычов. Вот это — верно! Это, брат, нехорошо, а — верно.
Шура. Разве не стыдно обманывать?
Трубач. А почему стыдно, если верят?
Булычов (возбужденно). И это — правильно! Понимаешь, Шурка? Это — правильно! А поп Павлин эдак не скажет! Он — не смеет!
Трубач. За правду мне прибавить надо. И — вот вам крест! — некоторым труба помогает.
Булычов. Верю, — двадцать пять дай ему, Глаха. Давай еще. Давай все!
Трубач. Вот уж… покорно благодарю… Может, попробуете трубу-то? Пес ее знает… как она, а ей-богу — действует!
Булычов. Нет, спасибо! Ах, ты, Гаврило, Гаврило! (Смеется.) Ты… вот что, ты покажи, как она… Ну-ко — действуй! Да — потолще!
Трубач напряженно и оглушительно трубит. Глафира смотрит на Булычова тревожно. Шура, зажав уши, смеется.
Сади во всю силу!
Вбегают <b>Достигаевы, Звонцовы, Башкин, Ксения.</b>
Варвара. Что это такое, папаша?
Ксения. Егор, что ты еще затеял?
Звонцов (Трубачу). Ты пьяный?
Булычов. Не тронь! Не смей! Глуши их, Гаврило! Это же Гаврило-архангел конец миру трубит!..
Ксения. Ой, ой, помешался…
Башкин (Звонцову). Вот видите?
Шура. Папа, ты слышишь? Они говорят — с ума сошел ты! Уходите, трубач, уходите!
Булычов. Не надо! Глуши, Гаврило! Светопреставление! Конец миру… Труби-и!..
Занавес
Третий акт
Столовая. Все в ней кажется сдвинутым со своих мест. На столе неубранная посуда, самовар, пакеты из магазина, бутылки. В углу чемоданы, один из них разбирает монастырская служка <b>Таисья</b> в острой шлычке, около нее — <b>Глафира</b>, с подносом в руке. Над столом горит лампа.
Глафира. А надолго мать Мелания к нам?
Таисья. Не знаю я.
Глафира. Почему она у себя на подворье не остановилась?
Таисья. Не знаю.
Глафира. Тебе сколько лет?
Таисья. Девятнадцать.
<b>Звонцов</b> на лестнице.
Глафира. А ничего не знаешь! Что ты — дикая какая?
Таисья. Нам с мирскими не велят говорить.
Звонцов. Игуменья пила чай?
Глафира. Нет.
Звонцов. Возьми, подогрей самовар, на всякий случай.
Глафира уходит, взяв самовар.
Что там вас — солдаты напугали?
Таисья. Солдаты-с.
Звонцов. Чем же они напугали?
Таисья. Корову зарезали, пригрозили поджечь монастырь. Простите. (Ушла, унося груду белья.)
Варвара (из прихожей). Слякоть какая! Ты тут с монашенкой беседуешь?
Звонцов. Присутствие игуменьи в нашем доме неудобная штука, знаешь ли?
Варвара. Дом еще не наш… Что, Тятин согласился?
Звонцов. Тятин — осёл или притворяется честным.
Варвара. Подожди. Кажется, отец кричит… (Слушает у двери в комнату отца.)
Звонцов. Хотя доктора и утверждают, что он — в своем уме, но после этой дурацкой сцены с трубой…
Варвара. Он и не такие сцены разыгрывал, хуже бывало. Между Александрой и Тятиным наладились, кажется, приятельские отношения?
Звонцов. Да, но — ничего хорошего я в этом не вижу. Сестрица твоя хитрая штучка, от нее можно ожидать… весьма серьезных неприятностей.
Варвара. Жаль, что ты не сообразил этого, когда она кокетничала с тобой. Впрочем, это тебе было приятно.
Звонцов. Кокетничала она со мной, чтобы позлить тебя.
Варвара. Ты огорчен? Ну, Павлин лезет. Повадился!
Звонцов. Духовенства — избыток у нас.
Входят, споря, <b>Елизавета</b>, <b>Павлин</b>, затем — <b>Мокей</b>.
Павлин. Газеты же, по обыкновению, лгут! Добрый вечер!
Елизавета. А я вам говорю, что это неправда!
Павлин. Установлено вполне точно: государь отказался от престола не по доброй воле, а под давлением насилия, будучи пойман на дороге на Петроград членами кадетской партии… Да-с!
Звонцов. Что же отсюда следует?
Елизавета. Отец Павлин — против революции и за войну, а я — против войны! Я хочу в Париж… Довольно воевать! Ты согласна, Варя? Помнишь, как сказал Анри-катр: «Париж лучше войны».[207] Я знаю, что он не так сказал, но — он ошибся.
Павлин. Не настаиваю ни на чем, ибо все колеблется.
Варвара. Нужен мир, мир, отец Павлин! Вы видите, как ведет себя чернь?
Павлин. Ох, вижу! А что наш больной? Как с этой стороны? (Прижимает палец к переносью.)
Звонцов. Доктора не нашли признаков расстройства.
Павлин. Это — приятно! Хотя доктора безошибочно находят токмо одни гонорары.
Елизавета. Какой вы злой! Варя, Жанна приглашает нас ужинать.
Башкин. Арестованных выпустили, а полиция страдает.
Павлин. Да, да… Удивительно! Чего хорошего ожидаете вы от событий, Андрей Петрович, а?
Звонцов. Общественные силы организуются закономерно и скоро скажут свое слово. Под общественными силами я разумею людей, которые обладают прочным экономическим…
Варвара. Слушай-ко, Жанна приглашает нас… (Отводит его в сторону, шепчет.)
Звонцов. Ну, знаешь, это меня ставит не очень удобно! С одной стороны — игуменья, с другой — кокотка…
Варвара. Да — тише ты!
Башкин. Андрей Петрович, тут — Мокроусов, — знаете, помощник пристава?
Звонцов. Да. Что ему надо?
Башкин. Он службу бросает по причине опасности и просится к нам, в лес.
Звонцов. Удобно ли это?
Варвара. Подожди, Андрей…
Башкин. Очень удобно. Лаптев теперь загнет хвост и бунтовать будет. Донат — сами знаете — человек неподходящий и тоже сектант, все о законе правды бормочет, а уж какая тут правда, когда… сами видите!
Звонцов. Ну, это чепуха! Мы присутствуем именно при начале торжества правды…
Варвара. Да подожди же, Андрей.
Звонцов. И справедливости.
Варвара. Вы чего хотите, Мокей?
Башкин. Я — чтобы нанять Мокроусова. Егор Васильевичу я предлагал.
Варвара. Что же он?
207
…как сказал Анри-катр: «Париж лучше войны…» — Имеется в виду вождь гугенотов (протестантов) Генрих Бурбонский (1563–1610), будущий французский король Генрих IV. Объявив себя претендентом на французский престол, он вел войну с католиками. Однако, после неудачной попытки овладеть Парижем силой, 25 июля 1593 года торжественно перешел в католичество. Генриху приписывается фраза: «Париж стоит мессы (обедни)».