-Были ли Вам предъявлены какие- то требования со стороны властей в тот период, когда Вы занимали пост руководителя, исполняя обязанности и находясь на нелегальном положении?

Во -первых, мы не афишировали кто, что, чем занимается. Нигде ни одной подписи не было, ни одной фамилии, что тот тем занимается, тот этим, этого не было. Все было изъято. И, вообще, почему Завадский пишет, что биографии Шапталы мы не имеем. Мы ни биографии не собирали, ни деятельность не афишировали, ничего абсолютно. Работали подпольно, хотя и на легальном я был. Работа на легальном положении была очень сложной, но дело в том, что два дня в неделю суббота и воскресенье нерабочие дни, и поэтому я мог уже свободно в пятницу, покупая билет заранее, планировать свою поездку на субботу на братское общение, или где -то регион посетить, или какую -то работу сделать. И на понедельник я уже прилетал домой, благо самолеты не так дорого стоили, и за час, полтора можно быть в Москве. У нас город такой, что можно было и в Киев, и в Москву, и на Кавказ. Это здесь середина, и я всегда там присутствовал, редко когда я там не мог быть. Работал я на предприятии, на строительстве шахт. И работал начальником отдела труда и зарплаты при шахте. Начальство знало, что я верующий, что я пресвитер, но все равно держали меня, а потом пришло время когда начальник приехал, он сам еврей из Донецка, и сказал, что я его устраиваю по работе и все. Но его вызвали и сказали, чтобы он меня убрал. Он мог бы мне этого не говорить, написать приказ, был бы человек, а дело будет, но он мне сказал, чтобы я мог рассчитаться и не портить себе документы, или он должен был меня перевести рядовым нормировщиком, и тогда это не будет номенклатура треста, и я не буду там фигурировать, числиться. Я подумал, конечно, где я устроюсь и перешел участковым нормировщиком, но это дало возможность мне на 10 лет уйти раньше на пенсию, потому что этот список входил в число подземных. Так я как по первому списку ушел в 50 лет на пенсию, а так бы в 60. Зарплата немного была ущемлена, но зато я получал премию не от шахты, а получал премию от участка. От участка было легче заработать чем от всей шахты. Там все должны были выполнять, а здесь только один участок, так что за счет премии я выходил на ту зарплату, которую получал до этой должности. Господь как -то заботился об этом вопросе. Я, конечно, очень уставал. Это и работа в церкви, во-первых, у нас еще не было других пресвитеров, не было кого избрать, и я здесь должен был обслуживать поместную церковь. Я должен был в Совете церквей принимать участие, и на общениях кругом бывать, журнал издавать, контролировать Совет родственников узников. За всем этим нужно было следить, большая работа еще и находясь на работе. Если бы сейчас мне сказали, то это совсем немыслимо, но тогда как -то находились силы, правда когда я после субботы и воскресенья на работу являлся не заходя домой, то хорошо что у меня был отдельный кабинет, а то я там бывало дремал и за работой засыпал. Но вот так приходилось это делать. Братья у нас были чудесные и пресвитеры, и мы рукополагали благовестников, которые действительно благовестники. Это было в общем по Союзу. Замечательные братья. Уважали друг друга, считались не должностями занимаемыми и положениями, а просто как братья, как деловые люди, как христиане, выполняющие какую -то работу. И делали друг за друга, и посылали, и доверяли, никаких проблем в меж братских отношениях не было. За эти три года. Каждый стоял друг за друга. Ко мне приехал Зернов, я тут пишу немного историю. Зернов был из чистых баптистов. Почему чистые баптисты? Это когда Союз объединился евангельских христиан и баптистов, то они остались чисто «баптистами», евангельских христиан они не вмещали. И он ко мне приезжал, мы несколько раз имели встречи. Один раз приехал ко мне и говорит: «Ты доверяешь братьям?» А он сидел тоже 10 лет как организатор союза в Донецке при немцах, в 57 году вернулся. Я отвечаю: «Больше чем себе. Себе могу не доверить, а братьям могу доверить». Он говорит: «Да не может быть. Ну, есть же всякие братья. Я сидел, я работал, а сколько потом свидетельствовали на меня в суде». Я говорю: «А я всем братьям доверяю и не мыслю, чтобы против кого -то иметь что- то». Вот такие были отношения во всем братстве у нас. Григорий Абрамович Гамм когда выехал в Германию, то он писал мне: «Миша я объездил сейчас 40 стран, кругом я как благовестник выступаю, но такого служения какое я вел в России не было. Когда нас гоняли по лесам, когда переходили в брод речки, когда нас разгоняли - это были самые лучшие годы моего служения». У меня письмо его сохранилось. И вот такой был энтузиазм, вот такая жертвенность. Себя отдает, чтобы другого защитить.

И когда подходил выход братьев наших Крючкова и Винса, Винс на месяц раньше вышел, так как его на месяц раньше посадили, их по одному делу судили: за организацию московской делегации. И Винс вышел раньше, приехал домой в Киев к маме, и мама ему сразу все оценила, всю обстановку передала. А у мамы здесь зародились недоверия. Шла к регистрации Киевская церковь, там Величко пресвитером был. И мама Винса близко была с Иващенко. Иващенко к ней, а она к нему. И она против Величко была. В начале у ней было очень хорошее мнение о нем, а потом оно изменилось. Она стала ему как -то не доверять, хотя Величко отсидел 3 года, пришел. Но она смотрит, что о регистрации он не возражает, и стала не доверять ему, и еще кое -кому из братьев местных общин. Уже стала перебирать. Вот Шумейко она не вместила наверное потому, что он говорил что писать и ходатайствовать мы имеем право, но христианским языком. А она высказывала так, что зубы нужны в письме, зубы, чтоб как прочитали, так как будто их укусили. Вот такое ее понимание было. Ну понятно, что она огорчена, обижена, что у нее муж сидел, что у нее сын сидит. Это все понятно. И что тут такого, что она писала так письмо в правительство: сделать то-то и то-то к такому сроку и доложить в Совет родственников узников по адресу, а адрес свой не указывала, а указывала Рытикову. Жену Рытикова, который сидел. Его жена - простая женщина, она не составляла документов, а только согласилась, чтобы на ее адрес шли письма и подвергла себя большему. Никакого влияния она не имела, просто простая женщина у нее были дети она их воспитывала и вот так она жила.

А Лида Михайловна подбирала себе кусачих людей: Юдинцеву, Хореву (жену Михаила Ивановича). В Молдавии против нее целое объединение было настроено. Мне пришлось ехать туда и по просьбе разрешить вопрос с ней. Я побеседовал с ней, но с ней беседовать трудно. Я братьям сказал, что скоро придет Михаил Иванович и с ней разберется, а вы потерпите немножко. Вот таких людей Лидия Михайловна вокруг себя собирали, и дошло до того, что Совет родственников узников стал диктовать условия правительству. Доложите по такому -то адресу, примите меры и т.д.. Я говорю: «Кто же мы такие, чтобы нам докладывали? Вы забываетесь в какой мы стране находимся». Это -одно. Во-вторых, они стали уже контролировать работу Совета церквей, то есть нашу работу. Когда братья поехали на беседу со ВСЕХБ, она говорит: «Ага, вот из Ворошиловграда Козорезова. Она женщина тоже волевая и имеет высшее образование. Мы вам ее даем, ведь должна быть представительница от Совета родственников». И когда мы ее берем и начинаем беседовать, она берет инициативу в свои руки. Нам не удобно ее остановить, мы же пришли от представителей церквей. А она ломает как хочет. Приходит Лидия Михайловна, и выходит документ прежде нашего, она уже оповестила. Так это или не так, но уже пошло. И приходилось с Лидией Михайловной говорить. Она даже последнее время уже высказывала, что Шаптала защищает милицию. Я говорю: «Я не защищаю милицию, но поймите, если этого факта не было, а вы его опубликовали, то даже милиция на местах будет читать и скажут, что клевету пишут. Вот тебе и баптисты. Да мы думали, что они честные люди, а они смотри чего пишут. У нас хватает фактов написать, больше чем предостаточно, зачем придумывать то чего не было». А Рытиков ей помогал в этом. У меня сбили сына Сережу. Они стояли на обочине, скат у них спустил, а пьяный начальник уголовного розыска Дебальцева (он даже не знал кто там стоит) зацепил их. Сыну обе ноги перебил и проехал, не остановился, а потом назад ехал. А брат Сысоев к инспектору приходит и говорит, что этот мотоцикл сбил людей. Травмы и все прочее, и его задержали. Так вот Юдинцев ко мне пришел (а Юдинцева тоже в Совете родственников узников) и говорит: «Давай мы напишем, что это специально, что это - месть. Детей сбивает начальник уголовного розыска. Знаешь какое это письмо и за рубеж, и кругом». Я говорю: «А ты уверен, что это специально было? Я расследовал. Это не специально, так как он не знал кто стоит на обочине. И мы теперь будем писать, что это было специально. Мы же грех будем брать на себя». Юдинцев: «А, с тобой не договоришься. Такой случай упустить». Я говорю: «Если бы это действительно так бы было, то да. Но если это не так, зачем же мы будем так делать».