Даже беглое ознакомление с хрониками того времени свидетельствует, что жившие тогда ведьмы, по их собственным уверениям, могли превращаться в разных животных — как для того, чтобы скрывать свое собственное обличье, так и для того, чтобы переноситься к местам своих оргий. В те времена все верили в ликантропию — способность обращаться в волков и кошек; считалось, что ведьме для этого достаточно только натереть тело особым зельем, приготовленным самим Сатаной. Ведьмовские процессы изобилуют свидетельствами подобных, распространенных тогда суеверий.

Доктор Сайленс процитировал многие прозаические и стихотворные источники того времени и показал, что пережитое Везином приключение находит объяснение в обычаях той темной эпохи.

— У меня нет ни малейших сомнений, что все эти страшные события происходили лишь в сознании нашего героя, — продолжал он в ответ на мои расспросы, — ибо мой секретарь, навестивший этот городок, обнаружил подпись Везина в книге посетителей и установил, что он прибыл в гостиницу восьмого сентября и через два дня отбыл, не заплатив по счету; кстати, хозяева гостиницы до сих пор хранят его грязную коричневую сумку и кое-что из туристической одежды. Я погасил его долг, уплатив несколько франков, и переслал ему багаж. Дочери хозяйки в гостинице не оказалось, но сама хозяйка, большая, грузная женщина — такая, какой он ее описывал, — сказала моему секретарю, что господин Везин показался ей весьма рассеянным джентльменом и долгое время после его исчезновения она опасалась, не погиб ли он от рук какого-нибудь душегуба в соседнем лесу, где нелюдимый постоялец любил бродить в одиночестве. Мне бы очень хотелось повидаться с ее дочерью, чтобы удостовериться, насколько соответствует действительности рассказ Везина. Страх девушки перед пылающим огнем, несомненно, объясняется смутным воспоминанием о ее мучительной гибели в прежнем существовании; потому-то она неоднократно представала нашему пациенту в дыму и пламени.

— А эти следы на коже? — спросил я.

— Болезненная игра воображения, нечто вроде стигматов на теле религиозных фанатиков или синяков, появляющихся в результате гипнотического внушения. Это часто встречающиеся и легко объяснимое явление. Любопытно только то, что они у него сохраняются так долго. Как правило, подобные отметины быстро исчезают, и это наводит на мысль, что мучения Везина еще не закончились, — задумчиво сказал доктор Сайленс и с некоторой грустью в голосе добавил: — Полагаю, мы еще услышим о нем. Но, увы, это совершенно особый случай, и я не могу оказать ему практически никакой помощи.

— А что вы думаете об этом французе в поезде? — поинтересовался я. — Человеке, который предостерег Везина от посещения этого города? И эта его фраза: «А cause du sommeil et cause des chats»?..

— Чрезвычайно странно, — подтвердил доктор. — Я могу объяснить все это лишь почти невероятным совпадением.

— Каким же?

— Француз тоже останавливался в этом городе и пережил нечто подобное. Было бы крайне интересно найти этого человека и поговорить с ним. Однако здесь не поможет даже магический кристалл. У меня нет никакого ключа к разгадке этой тайны; могу лишь предположить, что его привлекло к Везину некое психическое сродство или, быть может, все еще продолжающая действовать магнетическая сила преданных огню колдуний, которую он инстинктивно почувствовал и решил предостеречь своего попутчика.

Немного помолчав, доктор Сайленс заговорил снова, обращаясь скорее к себе, чем ко мне:

— Да, подозреваю, что в этом случае Везин оказался втянут в водоворот сил, не потерявших своей активности до сих пор, и вновь стал участником магического действа, главным героем которого был два века назад. Однако колдовские силы, судя по всему, уже не обладали достаточной жизненной энергией для воссоздания полной иллюзии; поэтому наш маленький человечек и оказался в чрезвычайно мучительном смешении прошлого и настоящего, и все же у него хватило проницательности, чтобы правильно оценить ситуацию и воспротивиться попыткам своего возвращения на прежнюю, более низкую стадию развития, что было бы, конечно, духовной деградацией… О да, — продолжал доктор, подходя к окну и глядя на темнеющее небо; в этот миг он, видимо, совершенно забыл о моем присутствии, — подобные наплывы хранящихся в глубине сознания воспоминаний могут быть очень мучительными, а иногда и чрезвычайно опасными. Остается надеяться, что эта кроткая душа сможет противостоять натиску бурного, исполненного страстей прошлого. Но… но я сомневаюсь в этом… сомневаюсь…

В голосе его звучала неизбывная печаль, и, когда он отвернулся от окна, я увидел на его лице выражение бесконечной скорби — так скорбеть может лишь истинный подвижник, душа которого жаждет оказать необходимую помощь и страдает от сознания собственного бессилия.

Перевод А. Ибрагимова

СЛУЧАЙ

 III

Огненная Немезида

I

Совершенно непостижимым для меня способом Джон Сайленс всегда умудрялся забронировать отдельное купе, а двух часов до первой остановки поезда было вполне достаточно, чтобы мы могли вдвоем предварительно проанализировать факты очередного расследуемого случая.

Доктор позвонил с утра пораньше, и, хотя нас разделяли тысячи миль, даже через телефонный провод мне передалось владевшее им возбуждение.

— Собирайтесь, как при обычной поездке в сельскую местность, — ответил он на мой вопрос. — И не забудьте прихватить ружье.

— С холостыми патронами? — уточнил я, ибо знал его строгие принципы, запрещающие убивать живых существ, и догадался, что ружья нужны нам просто как прикрытие.

Он выразил признательность за мою готовность сопровождать его, сообщил номер поезда и время отправления, а затем резко положил трубку; взволнованный этим звонком, я немедленно приступил к сборам. Должен сказать, что честь быть компаньоном доктора Джона Сайленса в его поездках, связанных с расследованием какого-нибудь случая, с точки зрения многих представлялась весьма сомнительной, тем более что зачастую подобные поездки оказывались весьма рискованными. Предстоящее приключение могло таить в себе любые неожиданности, и я прибыл на вокзал Ватерлоо, предчувствуя, что нас ожидают многочисленные опасности, причем отнюдь не обычного рода — угрожающие жизни и телу, а такие, которые трудно определить и еще труднее побороть.

— Владение цветисто именуется Усадьбой, — рассказывал доктор, сидя, как и я, с удобно задранными ногами. — Но скорее всего, это ничем не примечательная ферма среди обычных вересковых пустошей и болот за Д.; ее владелец, отставной полковник Рэгги, большой, насколько мне известно, любитель чтения, живет там вместе со своей пожилой парализованной сестрой. Так что не предвкушайте приятного визита, хотя случай, который нам предстоит расследовать, может оказаться весьма интересным.

— Вы полагаете?

Вместо ответа он передал мне конверт с пометкой «лично». Судя по дате, письмо было отправлено неделю назад, в конце стояла подпись: «Искренне ваш Хорэс Рэгги».

— Он слышал обо мне от капитана Андерсона, — скромно объяснил доктор, хотя давно уже имел почти мировую славу. — Вы, вероятно, помните тот случай с одержимым индейцем.

Я прочитал письмо. Смысл пометки «лично» мне уловить не удалось. Письмо было короткое и предельно деловое. Начиналось оно ссылкой на капитана Андерсона, затем автор писал, что ему требуется помощь, и просил о личной встрече — желательно утром, ибо по вечерам он отлучаться не может. Письмо было проникнуто строгим чувством достоинства; и у меня сложилось впечатление, что его автор, сильный, волевой человек, испытал большое потрясение и находится в состоянии замешательства и растерянности. Возможно, на меня повлияла лаконичность письма и загадочность излагаемого в нем дела, а ссылка на происшедшую с Андерсоном ужасную историю, которая все еще будоражила мою память, и вовсе преисполнила меня зловещей тревогой. Каким-то неведомым мне образом от обычного листа белой бумаги с несколькими написанными на нем твердой рукой строчками исходило ощущение серьезной опасности; где-то между слов было скрыто также чувство глубокого беспокойства.