До посёлка, где был запланирован привал, мы добрались к 18-ти часам, там нас встретил квартирмейстер и определил для всех место постоя. Там у нас были шикарные условия ночёвки, на мою роту выделили целый коровник. А лично я спал, вообще, по-королевски, в своей отдельной теплушке. Шерхан тоже неплохо устроился, его постель была рядом с моей. За время нашего движения никаких происшествий не случилось. Финские диверсионные группы как будто вымерли.

Я самонадеянно предположил, что такая спокойная остановка на дорогах сложилась благодаря нашим предыдущим вылазкам, ведь именно в результате действий двух рот, находящихся под моим командованием, был разгромлен батальон шюцкоровцев. А подобные этому, охранные отряды были инкубатором всех диверсионных групп и снайперов-любителей. Своей успешной атакой мы здорово проредили этот батальон, и, к тому же, нами был захвачен их штаб. Там контрразведчиками дивизии были найдены списки с адресами всех, приписанных к этому батальону щюцкоровцев. За прошедшие две недели ребята из контрразведки дивизии хорошо поработали. В результате чего, в зоне ответственности, относящейся к уничтоженному батальону шюцкора, наступили покой и благоденствие. Уже можно было не хвататься судорожно за оружие, увидев вдалеке любого финского крестьянина.

Оставив роту заниматься хозяйственными делами и проводить подготовку к предстоящей ночёвке, я отправился в штаб батальона. Место его дислокации было совсем рядом, как и других рот нашего батальона, а именно – соседние коровники. В штаб я пошёл, когда заметил прибывшие к нему знакомые вагончики. В вагончик командира батальона я попал как раз вовремя, к моменту, когда накрывали стол. Сипович даже пошутил:

— Да, старлей, теперь я понимаю, как у тебя, получается, всегда брать финнов за горло. Ты просто нутром чувствуешь, когда народ расслабился и хочет немного передохнуть. Только чухонь сядет, чтобы пропустить рюмашку своей финской водочки, как на тебе – появляется голодный и злой Черкасов. Ладно, Юр, садись, сейчас подойдёт Пителин, и накормим мы тебя настоящим командирским ужином. Хотя, я думаю, после харчей твоего старшины, ты не почувствуешь никакого пиетета перед этим угощением.

Ужин с командиром и начштаба батальона действительно не шёл ни в какое сравнение с теми застольями, которые организовывал Бульба. Даже водка у Сиповича была обычная, та, которую можно было купить в любом нашем деревенском магазине. Для себя я подумал, — нужно и в свой батальон, подкинуть финской или шведской водки, а то чужие штабы снабжаю, свой же сидит на голодном пайке. За командирским столом даже паршивой финской колбасы, или сыра нет.

Во время этого ужина я получил полную информацию о положении дел в нашей дивизии, седьмой армии и в целом на Советско-Финском фронте. Были разъяснены задачи моей роты на завтра. После этого Пителин даже разрешил завтра с утра в штаб не являться, а в 6-00 выступать по обговорённому ранее маршруту. Приказ на завтрашний день не менялся, всё оставалось в силе. Узнав то, что меня больше всего интересовало, я, поучаствовав в последнем тосте Сиповича, откланялся. Особых возражений не последовало, и я не спеша вышел из этого тёплого вагончика.

Подъём был в пять часов утра, в 6-00 моя рота выступила по намеченному маршруту. В 14–00 мы вошли в расположение дивизии, которую должна была сменить наша. По пути никаких происшествий с нами не произошло, всё было тихо и спокойно. Только всё более усиливающаяся канонада напоминала о том, что мы неумолимо приближаемся к фронту, и спокойная, безмятежная наша жизнь заканчивается.

Процесс смены всех частей дивизии затянулся до глубокой ночи. Моя рота заняла отведённый на неё участок фронта только к 12 часам ночи. Хотя, если прямо сказать, занимать особо было нечего. Окопы были очень мелкими, блиндажей не было. Для сна красноармейцам служили какие-то вигвамы, наспех сделанные из веток. На не очень толстые стволы деревьев был наложен еловый лапник, потом эта конструкция обтягивалась плащ-палатками, а сверху засыпалась снегом. В принципе, ночь там перекантоваться было можно, но, по сравнению с оставленными нами блиндажами егерей, это было очень убогое пристанище, и полноценно там выспаться было невозможно. Но, как говорится, дарёному коню в зубы не смотрят, пришлось и эти шалаши принимать с благодарностью. Всё, какое-никакое, а убежище от холода.

Командир сменяемого моей ротой батальона, как бы извиняясь, говорил:

— Знаешь, старлей, тут нам было не до возведения капитальных сооружений. Люди держатся из последних сил, да и мало их осталось. Во всём батальоне активных штыков меньше, чем в твоей роте. К тому же, оборона на месте не стоит. Мы, хоть и медленно, но вперёд двигаемся. Снайпера тут зверствуют – мама, не горюй! Да ты и сам скоро всё узнаешь! Если сумеешь с третью роты добраться до конца этого предполья, то – честь тебе и хвала. А если сможешь ещё и пару раз в атаку сходить на доты и дзоты «линии Маннергейма», то ты, вообще – герой.

Стоящий перед тобой Хотиненский укрепрайон – орешек, ещё тот. Без помощи тяжёлых танков и крупнокалиберной артиллерии его не разгрызть, а когда всё это у нас будет – ведает только один Хозяин. Так что, особо зад не рви, пожалей солдат и их матерей.

Услышав про Хотиненский укрепрайон, я немного ошалел и перестал слушать стенания капитана. Перед глазами как бы возникла картинка допроса егерей в теплушке, теперь ставшей моей спальней и штабом. В мозгу ясно прозвучало одно слово, вырвавшееся их уст обезумевшего от боли финна – «кондопога». Наверное, на каком-то уровне моё подсознание не переставало размышлять, к чему относилось это, с трудом вырванное под пыткой слово. А может быть, испытанный только что стресс, помог мне родить гениальную мысль? И сейчас я понял, что означало это слово. Это был пароль на проход через укрепления финнов. В голове всё сложилось: и потайной телефон в дупле дерева, и пароль, который нужно было по нему сообщить. Чёрт возьми, да сами же финны могут нас провести через этот, чёртов укрепрайон, и не надо класть море жизней русских ребят, топя в их крови эти проклятые доты и дзоты.

Я настолько возбудился, что капитан, заметив моё состояние, скомкал свою речь и начал прощаться. Наверное, он подумал, что я не совсем адекватен, а может и вообще, полный псих. А таких, так сказать, берсерков на этой войне можно было встретить довольно часто. Они в боевом экстазе не щадили ни свои, ни чужие жизни. Этих маньяков, будто посвятивших себя богу войны Одину, было примерно столько же, как и откровенных трусов. И тех, и других я и сам опасался. Хотя, безумная смелость берсерков меня иногда просто восхищала, но доверять таким людям какое-нибудь ответственное задание я бы не стал. Иногда мне казалось, что и мой вестовой, красноармеец Асаенов обладает бешеной натурой берсерка. В боевой, критической обстановке, из него буквально пёрло нутро дикого, свирепого воина Чингисхана.

Когда капитан ушёл, и я один остался на НП, мои мысли перетекли в другое русло. Постепенно брильянтовый дым мечтаний о том, как я с ротой незаметно пробираюсь в тыл к финнам и успешно пробиваю коридор через «линию Маннергейма», развеялся. Взамен осталась серая, окопная реальность, остались эти проклятые семнадцать километров, доверху напичканные различными, казалось почти непреодолимыми препятствиями. А за ними укрылись, поджидая нас, многочисленные, видавшие виды егеря с пулемётами и опытнейшие снайпера. Наверняка там имеются и многочисленные заминированные участки, а у меня в роте нет даже ни одного приличного сапёра. Правда Сипович обещал прислать целое сапёрное отделение, но когда это будет, неизвестно. Сапёры, которых он должен был прислать, были не из нашего батальона, а из полковой сапёрной роты. Да и полоса фронта была великовата для одной моей роты. Одно дело, сидеть в обороне, а если наступать? Я, конечно, даже самому себе привирал, что моя рота приняла зону ответственности целого батальона. Уж очень мне хотелось даже перед самим собой казаться значительней. На самом деле, всю полосу обороны заняли две роты – моя и Валерки Сомова. Третью роту Сипович оставил в резерве, на второй линии обороны, заявив: