И как бы мир не старался, от меня невозможно будет избавиться.

Я буду неустанно тревожить покой человеческого рода, преследуя его множеством исследований и книг обо мне и моей философии, то угасающей, то усиливающейся, но никогда не исчезающей.

Меня будут возносить до неба, и низвергать в Преисподнюю, но, главное, забрасывать камнями, сочинять обо мне небылицы, замешанные на лжи с небольшими приправами правды.

Я, который предупреждал о грядущей катастрофе Европы, буду обвинен в том, что она произошла по моей вине.

Меня будут закапывать и затем извлекать из могилы множество раз в назидание будущим поколениям, отравляя ядом приписываемых мне прозрений и пророчеств их ясное, еще ничем не отравленное бытие.

Но вновь и вновь я буду разрушать всяческую согласованность и категоричность заново возникающих философских концепций, при этом, как родоначальник всех будущих философских течений, должен буду себя вести подобающим этому титулу образом.

Каждое новое уточненное собрание моих сочинений будет подобно новому извержению, или, точнее, разорвавшейся бомбе из моего артиллерийского арсенала.

Это не был сон.

Волосы стояли дыбом от чувства исчерпанности.

В усиливающейся тьме мерцал табун моих дорогих коней. Не летели они никуда, а стояли, понурив головы.

Тьма сгущалась и надвигалась с высот Альп и низин Средиземноморья.

Не хватало воздуха.

Стояла последняя тишина.

Было ощущение ясного понимания последних минут бездыханности в мертвом времени и какого-то апатичного отчаяния.

Так, вероятно, чувствует себя осужденный в последние минуты перед казнью. Мир пришел к мысли, что все возможное и невозможное уже сделано. Осужденный обречен, мир смирился с этим и отомкнулся, весь по ту сторону, с усталым сном и спокойной совестью, не в силах представить, что еще ждать ему от меня, чье имя вознесется в вечность, но сам я, Фридрих-Вильгельм Ницше, превращусь в прах и пыль.

Ухожу по ту сторону, так и не выполнив до конца желаемого мною предназначения.

Мессия не выполнил своей миссии.

Внезапно — яркий свет летнего дня. Кто-то отдернул с окна шторы.

Великий Полдень августа, двадцать пятого числа.

Тысяча девятьсот — трудно произнести.

Я слышу голоса, не видя лиц.

Пусть же пылает нимб проклятия и благословения над незабвенным именем моим –

Фридрих Вильгельм Ницше.