Китайский богдыхан
Перевод П. Вейнберга
Отец мой трезвый был чудак
И пьянства не любитель;
А я усердно пью коньяк,
И мощный я властитель.
Питье волшебное! Моя
Душа распознала это:
Чуть только вдоволь выпил я —
Китай стал чудом света.
Цветет срединное царство; весна
Кругом благоухает;
Я сам — почти мужчина; жена
Ребенка зачинает.
Болезням настает конец;
Богато все и счастливо;
Конфуций{61}, первый мой лейб-мудрец,
Вещает мысли на диво.
Сухарь солдатский на войне
Становится слаще конфеты;
И нищие в моей стране
Все в бархат и шелк одеты.
У мандаринов, у моей
Команды инвалидной,
Дух полон жара юных дней
И свежести завидной.
А пагода, веры надежный щит,{62}
Достроена. В ней евреи
Крестятся, — это им сулит
Дракона орден на шеи.
Развеялся дух мятежей, как дым,
И громко кричат маньчжуры:
«Мы конституций не хотим,
Хотим бамбуков для шкуры!»
Чтоб начисто страсть убить к питью,
Врачи дают мне лекарства;
Я их не слушаю — и пью
Для блага государства.
За чаркою чарка! Веселит
И вкусно, точно манна!
Народ мой, сам как пьяный, кричит
Восторженно: «Осанна!»
Ночному сторожу
Перевод Е. Эткинда
Не боишься испортить сердце и стиль?
Что ж, делай карьеру, — все прочее гиль.
Все равно ты моим остаешься собратом,
Даже будучи господином гофратом.
Каждый, понятное дело, рад
Покричать, что ты предал, что ты — гофрат.
От Эльбы до. Сены твердят неизменно
Одно и то же нощно и денно:
Мол, ходули прогресса свернули вдруг
Обратно, к регрессу… Правда ли, друг,
Что ты сел верхом на швабского рака?
Что ты ищешь себе богатого брака?
Ты, может быть, спать захотел, дружок?
Всю ночь ты исправно трубил в рожок,
Теперь на гвозде он висит и пылится:
«Не буду трубить, если немец — тупица!»
В постель ты ложишься, ты хочешь уснуть,
Но тебе и глаз не дают сомкнуть.
Кричат: «Эй, Брут! Терпеть нам — доколе?
Проснись! Спасай народ от неволи!»
Крикунам и насмешникам невдомек,
Почему даже лучший страж изнемог.
О нет, не ведают те, что юны,
Отчего под конец умолкают трибуны.
Ты хочешь знать, как живет Париж?
Ни дуновения, гладь да тишь.
Флюгера и те начинают смущаться,
Не зная, в каком направленье вращаться.
К успокоению
Перевод Ю. Тынянова
Мы спим, как некогда Брут. Но все ж
Проснулся он и холодный нож
Цезарю в грудь вонзил средь сената!
Тираноедом был Рим когда-то.
Не римляне мы, мы курим табак.
Каждый народ устроен так —
Свои у каждого вкус и значенье;
В Швабии варят отлично варенье.
Германцы мы, каждый смел и терпим.
Здоровым, растительным сном мы спим.
Когда же проснемся, мы жаждою страждем,
Но только не крови тиранов мы жаждем.
Каждый у нас верен, как дуб,
Как липовый дуб, и сам себе люб,
В стране дубов и лип как будто
Трудно когда-нибудь встретить Брута.
А если б у нас и нашелся Брут,
Так Цезаря он не сыскал бы тут,
Искал бы Цезаря он напрасно;
Пряники наши пекутся прекрасно.
У нас есть тридцать шесть владык,
(Не много!), и каждый из них привык
Звезду у сердца носить с опаской,
И мартовы иды ему не указка.
Отцами зовем мы их всякий раз,
Отчизна же — та страна у нас,
Которой владеет их род единый;
Мы любим также капусту с свининой.
Когда отец наш гулять идет,
Мы шляпы снимаем — отцу наш почет
Германия — набожный ребенок,
Это тебе не римский подонок.
Просветление
Перевод Ал. Дейча
Михель милый! Неужели
С глаз повязка не снята?
Ведь похлебку в самом деле
Отнимают ото рта.
Вместо пищи славословят
Счастье райского, венца
Там, где ангелы готовят
Нам блаженство без мясца.
Михель, вера ль ослабеет,
Иль окрепнет аппетит —
Будь героем, и скорее
Кубок жизни зазвенит.
Михель, пищей без стесненья
Свой желудок начини,
А в гробу пищевареньем
Ты свои заполнишь дни.