Лекции Гурвича не были такими, как можно было ожидать. К сожалению, я не учла его своеобразную манеру говорить. Его ударения — союз молодежи, а не молодёжи, дарования, а не дарования и т. п. мешали слушать. Его лекции были перегружены музыкальными сравнениями.

Накануне моего отъезда был устроен диспут. Первое слово взял автор, написавший «Физики и лирики». Говорил он свободно, немного рисуясь, не в пользу брата. До такой степени не в пользу, что сказал: «Филонов хочет напугать меня, а мне не страшно». Выступления в пользу Филонова были не так красноречивы, но их было больше. Все выступления записаны на магнитофон и у меня хранятся. <…>

Вместе с картинами Макаренко мне привезли красивый альбом с фотографиями, сделанными на выставке, и цветные диапозитивы. А позже — два фильма. Один, сделанный на материале «Пира королей», идет он три с половиной минуты; второй — на материале нескольких работ брата — идет двенадцать-тринадцать минут. Оба фильма озвучены, но без текста.

Кинофильм «Пир королей» сделан хорошо. За три минуты мы увидели исчерпывающе ясно всех сидящих за столом королей во всем их блеске. Замечательно по цвету! Интересная деталь: оба фильма сопровождаются музыкой. Но на этот фильм музыки не хватило, и концовка идет без музыки. Однако, это так хорошо, так поразительно, что лучшего финала и не придумать!

Второй фильм, на материале, кажется, восемнадцати работ, понравился мне меньше. По цвету он тоже хорош, но плохо смонтирован. Некоторые работы даны фрагментами. Но иные фрагменты не идут непосредственно за картиной, из которой взяты, а отделены следующей картиной, поэтому смотрятся не как фрагменты, а как какая-то несуществующая картина.

Первый просмотр фильмов, с помощью Д. А. Гранина, состоялся в Доме писателей. По желанию присутствующих пришлось повторить оба фильма.

Из Дома писателей я оба фильма отвезла в Дом архитекторов. Показ также прошел с успехом.

В январе 1968 года Е. Ф. Ковтун, а затем и П. М. Кондратьев (ученики брата) сказали мне, что графическая секция ЛОСХа собирается отметить восьмидесятипятилетие со дня рождения брата.

Наступил и прошел день, который хотели отметить. И вдруг звонит вернувшийся в Ленинград Кондратьев и говорит: на первое февраля назначен вечер, посвященный Филонову. Просят сделать небольшую выставку его работ.

Несколько раз Павел Михайлович был у меня, и мы отобрали тридцать работ брата. Я попросила пригласить стенографистку. Сделать доклад о брате поручили В. Н. Петрову^[353].

И 1 февраля вечер состоялся!

После доклада В. Н. Петрова выступали ученица брата — Т. Н. Глебова, Л. Б. Каценельсон (занимавшийся недолго у брата), Е. Ф. Ковтун, В. П. Волков и Е. П. Жукова. Повестки разослали только членам графической секции, но весть о вечере разнеслась с невероятной быстротой, и о нем узнали в Эрмитаже, Русском музее, Институте имени И. Е. Репина, Художественном училище им. В. И. Мухиной, еще где-то, и получилось что-то неописуемое. Пришедших на вечер было такое множество, что пальто на вешалку уже не принимали, пальто лежали на окнах, батареях, просто на полу навалом. Но попали, как оказалось, далеко не все. На улице была большая очередь непопавших. Пишу без преувеличения, но с огромной радостью.

Брат, несмотря ни на что, не забыт, его помнят, знают, интерес к его творчеству очень большой.

Прошел вечер очень хорошо, и доклад, и выступления слушались с большим вниманием, с огромным интересом и вниманием смотрели выставленные работы. Было и торжественно и тепло.

Б. И. Гурвича на вечере не было, и это хорошо, т. к. и Петрова, и Глебову, и Ковтуна он терпеть не может. Они это знают, и, несомненно, его присутствие отрицательно сказалось бы на их выступлениях.

В тот же вечер все картины, портрет брата, большая корзина красных цикламенов, стоявшая у фото брата, были привезены ко мне домой. <…>

Радость этого большого события осталась ничем не омраченной, и я была по-настоящему счастлива. Все выступления стенографировались и хранятся у меня. <…>

Теперь хочу написать о московской выставке.

Открылась она девятого февраля 1968 года в клубе Института имени И. В. Курчатова. Инициатором выставки был профессор Я. А. Смородинский, организаторы В. Б. Преображенский и Салим Гурей — молодые физики. Зал клуба небольшой, хорошо освещенный, но картинам там было очень тесно.

В центре зала, у окна, был помешен фотопортрет брата, под ним цветы, цветы и на столиках. Посетителей первый день было много, много молодежи. Картины не смотрели, а рассматривали с необыкновенным интересом. Стенд с литературой и фотографиями повесили почему-то только на третий день. Около стенда все время была большая толпа. Те, кто находились в задних рядах, просили впереди стоящих читать вслух. Успех выставки рос с каждым днем. Если в первый день середина зала была относительно свободна, то уже на второй день к картинам невозможно было подойти. Народ стоял перед картинами в несколько рядов, картины раскачивались, некоторые от жары сместились; многие посетители были с фотоаппаратами, волновалась я ужасно вообще, и еще потому, что мне сказали, что ни одна выставка не обходится без кражи. Но волновалась я только первый день, т. к. стало ясно, что при всем желании в таких условиях ничто не пропадет. Но пропажа все-таки была — пропала книга отзывов. На третий день я пришла пораньше, чтобы почитать отзывы. Успела прочитать я только: «Филонов — дивный художник-мыслитель», как меня отвлекли какими-то вопросами. Я закрыла книгу, решив взять ее после закрытия в[ыстав]ки к себе в гостиницу, — но вечером книги уже не было. Она исчезла.

На выставке было много художников, артистов, ученых, архитекторов, коллекционеров (обращавшихся ко мне с просьбой «уступить» что-либо). Многие обращались ко мне, считая женой Филонова, многие узнавали меня по портрету. Интересно, что в день закрытия выставки ко мне обратился пом[ощник] нач[альника] милиции и сказал, не спросил, а сказал: «Это ваш портрет висит, я сразу узнал». На мой вопрос, как вы могли узнать, ведь портрет написан в 1915 году, а теперь уже 1968 год, он, улыбаясь, ответил: «Наша работа такая».

На выставке было много интересных встреч; я познакомилась с женой и невесткой П. Л. Капицы, с женой Всеволода Иванова, с ее сыном я познакомилась раньше, он был у меня в Ленинграде и оставил в книге посещений очень интересную запись; с Лилей Брик, она мне сказала: «Я помню, как мы бегали к Филонову». Я не спросила, кто мы, догадаться было нетрудно. Узнав, что разница в возрасте между братом и мною — пять лет — не поверила — не может быть, это недоразумение. С акад[емиком] Алихановым или — не поняла — Алиханяном^[354], они сделали несколько снимков с картин и специально «Первую симфонию Шостаковича», который в это время лежал со сломанной ногой, а также сфотографировали Лилю Брик и меня каким-то удивительным аппаратом. Была встреча с сотрудницей АПН, прочитавшей мне свою статью-заметку, которая в этот же вечер будет передана в «Дейли телеграф», с сотрудниками ЦГАЛИ, Музея Архангельское. Все звали побывать у них. Вообще приглашений было очень много.

У брата есть одна работа без названия («Голова») 1924 года. Ее размер 11,6 × 25,5. Она была среди других работ на московской выставке. Среди многих художников, бывавших там, я почти каждый день видела художника Смирнова, нас познакомили. И вот однажды он подходит ко мне, взволнованный, с большой лупой в руках, и говорит: «Я потрясен, я специально принес эту лупу, чтобы разглядеть работу вашего брата, это невероятно, это не линии, это нервы!» Действительно, мне кажется, что второй такой работы нет. Просто поражает, что брат смог вместить в этот небольшой размер целые миры! (Эта работа в каталоге значится под номером 235 (152). Из этого несметного количества линий, которые Смирнов назвал «нервами», не сразу (трудно найти слово) появляется человеческое лицо, напоминающее лицо брата. Может быть, это его второй автопортрет? Многие считают так. (Первый написан в 1909–1910 гг.) Увидела, точнее, обнаружила эту работу среди других уже после смерти брата. Интересно, как долго он работал над нею, и без очков… Я не могла не попытаться написать о ней, об одной из любимых моих работ. <…>