На протяжении бурных дней коллективизации члены народной коммуны на некоторое время забыли о единоличнике Лань Ляне. Он оставался без их надзора, и несколько месяцев работал свободно. А когда кооперативный урожай сгнил на поле, потому что крестьяне выплавляли железо, он, наоборот, спокойно собрал обильный урожай на своих восьми му земли. И еще на ничейной территории накосил несколько тонн тростника, из которого в свободное зимнее время собирался наплести циновки  и прибыльно их продать. К тому же, поскольку люди забыли о моем хозяине, то, естественно, выбросили из головы и его осла. Так что, даже когда крайне исхудавших верблюдов выгоняли на работу – переносить железную руду – я, здоровый осел, мог свободно гоняться за запахом, который возбуждал во мне романтическую страсть.

Я бежал по дороге и уже обогнал немало людей и животных, включая десяток ослов, но не нашел ни следа ослицы, которая своим запахом звала к себе. Даже наоборот, чем дальше я бежал, тем более ослабевал сильный когда-то запах. Иногда он исчезал, а потом появлялся снова – так, будто пытался завести меня вдаль. И мне приходилось опираться не только на обоняние, но и на интуицию, а она подсказывала мне, что я бегу в правильном направлении. Скорее всего, это была ослица, которая тащила телегу или несла на себе железную руду. Да и где в период такой строжайшей организации труда и железного руководства могла бы свободно спрятаться ослица во время течки?

Еще до создания народной коммуны Хун Тайюэ с бранью набросился на моего хозяина:

«Лань Лянь, ты – единственный чертов единоличник во всем уезде Гаоми! Ты – плохой пример для подражания! Подожди, я немного освобожусь – и разделаюсь с тобой!».

На что мой хозяин, с видом мёртвой свиньи, которая уже не боится кипятка, тихо проговорил:

«Подожду!».

Я пересёк разбомбленный лет десять тому назад и недавно отстроенный большой мост над Юньлянхе, обогнул территорию пышущих жаром железоплавильных печей, но ослицы не обнаружил. Мое появление разбудило рабочих, которые, казалось, спали стоя, как  пьяницы. Они окружили меня с крюками и лопатами, надеясь поймать. Но это было невозможно. Люди уже качались от усталости и вряд ли могли собрать все свои силы, чтобы схватить меня, а если бы даже и схватили, то были слишком слабыми, чтобы удержать. Они кричали и пугали меня, но все это было от бессилия. Огонь в печах подчеркивал мой величественный вид, в его свете моя черная кожа блестела, как шелк или сатин, и я не сомневался, что в глазах людей и в их памяти образ осла с такой благородной внешностью, которого они никогда не видели и не увидят, останется на всю жизнь. «И-о...». Я бросился на рабочих, когда они попытались ко мне подойти, и они разбежались во все стороны. Некоторые споткнулись и упали на землю, кто-то побежал, волоча за собой лопату, как побежденный отступающий солдат, спасающий свою жизнь. И только один отважный коротышка в шляпе, сплетенной из ивовой лозы, ткнул меня в бедро железным крюком. «И-о...». Крюк сукиного сына был еще горячим, и я сразу почувствовал запах палёного. Проклятье! Да этот негодяй поставил мне клеймо! Я взбрыкнул задними ногами, вырвался из огненного окружения и нырнул в темноту – в камышовые заросли на болотистом берегу.

Среди свежего тростника и запаха воды я понемногу пришел в себя. Боль на бедре уменьшилась, но все еще оставалась невыносимой, гораздо более острой, чем от волчьего укуса. Продвигаясь вдоль заболоченного берега, я остановился попить речной воды, вкус которой отдавал чем-то, что напоминало лягушачью мочу. Вместе с водой я нечаянно проглотил крошечные комочки, которые, скорее всего, были головастиками. Это было очень тошнотворно, но другого выхода не было. К тому же, вдруг от них будет лечебный эффект и они уймут боль так, словно бы я напился лекарств? И именно в этот момент, когда моё обоняние перестало правильно функционировать, и я не знал, что же делать – ранее утраченный запах вдруг появился и заколыхался, словно красная шелковая нить на ветру. Опасаясь потерять ее, я побежал за ней, уверенный, что она сможет довести меня до ослицы. Теперь, когда я достаточно отдалился от железоплавильных печей, месяц засиял ярче. На берегу вдоль реки квакали лягушки, однажды вдалеке послышались человеческие крики, звуки барабанов и гонгов. Я знал, что это – проявление истерии фанатиков по поводу выдуманной победы.

Я долго двигался вслед за красной нитью запаха, давно оставив позади железоплавильные печи с их пламенем. Проскочив через опустошенное, с мертвой тишиной, село, я вышел  на узкую тропу, которая с левой стороны граничила с пшеничным полем, а с правой – с тополиным рощей. Пшеница уже созрела и даже под бледным холодным лунным сиянием пахла сухим, горьковатым запахом. Иногда в поле пробегал какой-нибудь зверёк, шумно ломая пшеничные стебли и сбивая их зерно на землю. Тополиные листья в лунном свете блестели, словно серебряные монеты. Но, по правде говоря, у меня не было никакого желания любоваться этим великолепным пейзажем, я описываю его тебе просто так, чтобы дать общее представление. Вдруг...

Возбуждающий запах, подобный запаху вина, меда или только что зажаренных отрубей, стал таким мощным, что красная нить в моем воображении превратилась в толстый канат. Пробегав полночи и претерпев бесчисленные испытания, я наконец-то нашел свою любовь – как будто бы следуя хитросплетениям ботвы, добрался до арбуза. Я рванул вперед, но после нескольких прыжков сразу же перешел на медленную, осторожную походку. Посреди тропы под лунным сиянием сидела, скрестив ноги, женщина в белом, и никаких следов ослицы не было. Однако густой запах ослицы, исходящей страстью, все-таки висел в воздухе. Неужели женщина способна излучать запах, сводящий осла с ума? Сомневаясь в этом, я медленно подступал к женщине. И чем ближе подходил к ней, тем ярче – так отдельные искры перерастают в большое пламя – оживала во мне память Симэнь Нао. Моё ослиное сознание гасло, а его место захватывало человеческое. И хотя я не видел женского лица, я уже знал, кто она. Никакая женщина, кроме Симэнь Бай, не могла излучать запах горького миндаля. Моя жена, моя подруга, какая же ты несчастная!

Почему я называю ее несчастной? Потому что среди трех моих женщин ей выпала самая горькая судьба. Инчунь и Цюсян вышли замуж за свободных бедных крестьян и изменили свой социальный статус. И только она, неся на себе клеймо землевладельца, жила в сторожке на кладбище рода Симэнь, чтобы таким невыносимым для нее образом пройти перевоспитание трудом. Маленькая приземистая сторожка с глинобитными стенами и крышей уже давно была доведена до такого состояния, что от порывов ветра и ливня в любой момент могла обрушиться и похоронить под собой её. Чуждые буржуазные элементы вступили в народную коммуну и под контролем бедняков и середняков проходили трудовое перевоспитание. Поэтому, вполне закономерно, что и она, с растрепанными волосами, грязным лицом, в драной одежде, скорее похожая на призрак, чем на человека, вместе с таким нехорошими элементами, должна бы была сейчас перевозить железную руду или разбивать ее глыбы на строительстве, под присмотром таких, как Ян Ци. Так почему же, в конце концов, она сидит в белой траурной одежде среди живописного, как  на картине, пейзажа и излучает волшебные ароматы?

«Мой муж, я знаю, что ты пришел, знала, что придешь. Я была уверена, что, пережив за последние годы столько лишений, претерпев измены и бесстыдные поступки от людей, ты вспомнишь о моей верности, – говорила жена будто бы сама с собой, в то же время  делившись со мной своим невыразимым горем. – Я знаю, что ты стал ослом, но все равно остаешься моим мужем, моей опорой. Лишь после того, как ты превратился в осла, я почувствовала, что у нас родственные души. Ты помнишь, как мы встретились на кладбище в день весенних поминок в тот год, когда ты родился? Ты тогда проходил мимо моей сторожки с Инчунь. Вы шли в поле собирать съедобные растения. В тот момент я украдкой принесла свежий грунт на твою и твоих родителей могилы. Ты подбежал прямо ко мне и своими розовыми губами схватил край моего подола. Я повернула голову и увидела тебя, такого милого ослика. Я гладила твой нос, касалась ушей, а ты лизнул мою руку. И тогда моя душа сразу наполнилась горячей радостью, смешанной с горьким сожалением, а глаза налились слезами. Сквозь туман я увидела свое отражение в твоих, тоже влажных, глазах. Этот взгляд был хорошо мне знаком. Я знала, что за тобой не было никакой вины. Я набрала руками свежей земли, насыпала на твою могилу и, припав к ней лицом, тихо заплакала. И тогда ты легонько коснулся меня своим копытцем. Я повернула голову и увидела в твоих глазах этот взгляд. Мой муж, я твердо верю, что ты возродился в виде осла. Мой дорогой, властитель ада Янь-ван поступил с тобой несправедливо, когда превратил тебя на осла! А впрочем, возможно, это был твой собственный выбор – ради моего спокойствия ты решил стать ослом, чтобы оставаться рядом со мной. Наверное, властелин ада намеревался возродить тебя в семье влиятельных людей, но ты отказался, потому что хотел стать эдаким ослом-разбойником... Горе захлестнуло мою душу, и я, не в силах сдержаться, горько зарыдала. В это время издалека донеслись звуки горнов, латунных барабанов, тарелок и цимбал. Инчунь, стоя за мной, тихо сказала: «Не плачь, идут люди». Она еще не потеряла совести, так как в её корзине под зеленью лежала пачка ритуальных бумажных денег, которые, как я догадывалась, она собиралась украдкой сжечь на твоей могиле. С трудом я перестала рыдать и увидела, что ты вместе с Инчунь бегом рванули к сосновому бору. После каждого третьего шага ты оглядывался, а на пятом – останавливался в нерешительности, и я знала, как глубока твоя любовь ко мне... Людская толпа подступала все ближе, к звуку барабанов присоединились кроваво-красные флаги и белоснежные венки. Учителя и ученики начальной школы шли ухаживать за могилами революционных мучеников. Накрапывал мелкий дождик, над землей носились ласточки. Персиковый цвет над могилами мучеников походил на утренний туман, песни посетителей – на морской прибой, а я, твоя жена, не смела громко плакать... В тот вечер ты устроил суматоху в сельском управлении и укусил меня. Люди считали, что ты сошел с ума, и только я знала, что ты возмущался жестоким отношением ко мне. Они давно выкопали наши сокровища. Неужели они думали, что еще что-то лежит закопанное в лотосовом пруду? Твой укус я восприняла как поцелуй. И хотя он был немного немилосердным, только так он мог отложиться в моей душе на всю жизнь. Спасибо тебе, мой муж, за него, потому что он спас меня. Они увидели кровь на моей голове и, опасаясь моей смерти, отвели меня домой, в заброшенную сторожку у твоей могилы. Я тогда легла на влажную кирпичную лежанку и захотела поскорее умереть, чтобы после смерти стать ослицей, и снова жить с тобой счастливой парой...».