Тот же Белаш, который к тому времени устроился на придурочью работу (все-таки доктор наук), и узнавший Плятера со стороны, остерегал меня от близких отношений с графом: «Ты ему не пара, тебе может быть от него хуже», — говорил он мне. Да и меня не тянуло к этому человеку, у которого за внешним лоском не знаю, что было внутри. Что стало с ним позже — не знаю.

Периодически инвалидов отправляли в Карлаг. (О Белаше скажу еще вот что: в 60-х годах я встретил его на улице в Москве. Он преуспевал, хвалился собственной «Волгой», в Москве был в командировке, а жил и работал на Украине, и у его рта уже не было черепашьей замкнутости.)

По окончании карантина я попал во вновь сформированную бригаду, которая была назначена на карьер. Был солнечный мартовский день, когда нашу бригаду номер 101 вместе с другими повели на работу. Подъем, завтрак, сборы у ворот, выход в зону не буду описывать. Все это с фотографической точностью и гениально по духу и атмосфере сделал А. И. Солженицын в «Одном дне Ивана Денисовича».

Карьер находился недалеко от лагеря, меньше километра. Это была заброшенная открытая выработка руды, вся засыпанная снегом. Но до нас туда уже начали выводить бригады. Карьер не был огорожен проволокой. У входа стояла будка из досок для конвоя, а охранявшие нас часовые стояли без вышек на окружающих высотках. Работа состояла в том, чтобы с помощью ломов, клиньев и кувалд отламывать куски слоистого песчаника, лежавшего под слоем земли. Его пласты надо было находить, разгребать лопатами щебенку, разбивая кайлом твердую землю. До нас здесь добывали руду и для этого бурили и рвали взрывчаткой. От взрывов порода трескалась, и камень добывать было легко. Это мы поняли, побывав на других карьерах. Работа была нелегкой. Норма на таких карьерах — 6 кубических метров камня (добыча облегчена взрывами). А так — 4 кубических метров камня добыть и заштабелевать.

Психология человека — странная вещь. У новичков почему-то было представление, что в лагере надо работать, и все новички вкалывали. Но очень скоро я понял, что трата энергии на работе не восполняется в столовой. Это чувствовалось по возвращении в лагерь — хотелось лежать на нарах и никуда не двигаться. Я стал приспосабливаться, чтобы работать поменьше, но норму выполнять во избежании перевода на штрафной паек, вдвое меньший обычного. Мы укладывали камень в штабели, делая внутри большие пустоты, ставили штабель на куче земли и тому подобное. Бригадир назначил меня старшим звена, в которое входило человек семь или восемь: А. П. Улановский, Самуил Григорьевич Шварцштейн, оба пожилые люди, два латыша, русский и украинец. И по сей день стоит перед глазами картина нашей работы. Особенно запомнился Шварцштейн, москвич, в очень сильных очках, рыжеватый с проседью, с обветренным красным лицом, он несет в руках камень в штабель. На руках мокрые, рваные вязаные перчатки, ногами переступает совсем по-стариковски. Тут же Улановский работает не по годам с каким-то остервенением. Постепенно в науке класть штабели мы преуспели и, выполняя норму, могли и отдохнуть. Это называлось «стоять с ружьем у ноги» — как только появлялся бригадир, мы начинали шевелиться.

Тогда же нам разрешили написать домой первое из двух в год официальное письмо. К этому времени нелегально я их отправил уже несколько штук. Во всех письмах просил прислать книг по медицине, так как не терял надежды устроиться работать по этой части, и посылок, ибо голод был ощутимый.

Нашим бригадиром был Виктор Сметанин. В лагерь он попал совершенно по недоразумению. Еще до войны у них в школе была группа дружных ребят, среди которых был один с вольным языком. После войны этого парня посадили, так как он служил у немцев. На следствии стали искать «корни» его предательства, и всех школьных друзей арестовали. Виктор был крепкий, скуластый блондин и к работягам относился неплохо. Это был новый, нарождающийся тип бригадира, сменявший в ту пору старый тип бригадира, бригадира-зверя.

Надо сказать, что я попал в переходный период, когда начала ломаться старая система принуждения. Она была построена очень просто: на грубой силе и голоде. Основное рабочее звено лагеря — бригада от 20 до 50 человек, не более. Во главе ее бригадир, распределяющий работу, ведущий учет работы, отвечающий за работу в своей бригаде. Есть у него помощник, а то и не один. На лагерном языке это так называемое бригадирское кодло. Формально помощник не освобожден от работы и только иногда подменяет бригадира. А на деле бригадирское кодло — это надсмотрщики с неограниченными правами, физически заставляющие работать слабых, протестующих, нерадивых. Сами они, конечно, не работают. Это ниже их достоинства. Физическая работа в лагере не в почете, не поднимает авторитет (я имею в виду общие работы, а не труд мастеров высшего класса). Физическая работа «на общих» — удел низов, людей низшего свойства, короче, рабов. Но бригадирское кодло не только само не работало. Оно бессовестно обдирало и объедало работяг, совершенно не считалось с работягами. Наша бригада была помещена в переполненную секцию барака на втором лагпункте. Все проходы между вагонками были забиты досками для спанья. У входа большой стол, на котором ночью спали двое работяг. По вечерам за этим столом располагалась буйная ватага бригадиров играть в козла. Играли шумно, далеко за полночь, приклеивая проигравшим бороду, рога (днем бригадиры могли досыпать на работе). А бедные работяги клевали рядом носом, молча ожидая, когда освободится их ложе.

Койку себе бригадир устраивал где-нибудь на отдельном топчане, чтобы никак не смешиваться с работягами. Это свое превосходство особенно старались подчеркивать бригадиры из азиатов. Когда я работал уже в лазарете, туда попал один такой бригадир. В палате он отделил свою койку от остальных и всячески старался выделиться. Когда не положено спать, он спал. Все спали — он не спал. На подушку положил вышитую тряпку, требовал отдельного ухода и своим стремлением выделиться был просто противен. У Бориса Горелова был как раз такой бригадир из азербайджанцев. Однажды он избил Бориса за то, что у Бориса утром пропали ботинки. Такое отношение было в прядке вещей. Но времена менялись, и наш бригадир Сметанин выделялся с лучшей стороны.

Я уже говорил, что наплыв в лагеря людей, знающих, что такое организация, стал существенным образом менять устоявшуюся внутрилагерную атмосферу. А средством для этого был избран, надо прямо сказать, террор. Лагерного контролера Яблочкина — высший пост для заключенного — ночью зарезали на дворе лагеря (на шахты были ночные разводы, там работали в две смены). Другому, Диденко, топором рассекли голову. Он еще жил месяца два в лазарете, но это был уже не человек. Этот Диденко, здоровенный хохол, бригадир, находился на излечении в лазарете, когда его назначили контролером. Помню, он обратился ко мне с просьбой содействовать его быстрейшей выписке (я тогда уже работал фельдшером), хотя до этого совершенно не спешил. Меня тогда удивило прорывавшееся у него так явно стремление к власти. Лежа в палате еще бригадиром, он с презрением, и недоброжелательством отзывался о начальниках из заключенных. А когда позвали самого, тщеславие его тут же погнало на эту должность (вероятно, для некоторых это главный определитель решающих шагов в жизни). На новом посту он не стеснялся в средствах, выслуживаясь и подавляя других, за что и получил топор. Зарубили его в темном коридорчике по выходе из секции. Спустя некоторое время топор нашли на крыше барака в снегу. Опознали, с какого объекта принесен топор, и в конце концов, кажется, нашли виновного (замечу здесь, что в зону, то есть в лагерь, топоры, ломы и другой подобный инструмент, который может сделаться оружием, но который нужен для внутренних работ, привозился извне, когда в зоне не было бригад, и вывозился в особом ящике на колесах перед приходом бригад).

Стали убивать и стукачей. Но все это развивалось постепенно, медленно и, судя по сведениям, приносимым из других лагерей, в разных местах по-разному. Так, в соседнем лаготделении Джезды стукачи открыто шантажировали: «Принеси сала, а то такого напишу на тебя...». А вот в Экибастузе стукачей так начали резать, что это послужило одной из причин расформирования лагеря, и к нам привезли его значительную часть. Но это в 1953-1954 годах.