Постепенно ликвидировались группировки немецких войск на побережье, и наши части отходили на отдых. Остатки такой дивизии проходили мимо нашего госпиталя — немного повозок и на них не люди, а тени людей, изможденных до предела. Да, мне повезло. Через месяц меня в составе команды выздоровевших отправили в запасной полк, стоявший недалеко от Прейсиш-Эйлау. Шли туда вечером, и было видно на чистом закатном небе, как подбили наш самолет — маленькая птичка черно задымила и стала медленно падать.

Запасной полк находился на территории бывшего лагеря военнопленных для русских, поляков, французов, англичан; теперь на одной его половине были бывшие хозяева-немцы, а на другой мы. По виду бараков, их внутренности, можно было догадаться, где какие пленные. У англичан был клуб со сценой, аккуратные двухэтажные койки. У русских — обшарпанные нары, да уж больно много накручено колючей проволоки. Она была даже в выгребных ямах уборных. Вокруг лагеря за внешней проволокой — ямы-секреты, из лагеря невидные. Наш барак через проволоку соседствовал с бараками немецких пленных. Через проволоку мы переговаривались, меняли всякие безделушки на курево. Однажды вечером нашему взводу выдали оружие, объявив, что немцы готовят массовый побег. Но ночь прошла спокойно.

В начале апреля был взят Кенигсберг, и войска из Восточной Пруссии убирались. Запасной полк был переведен в Инстербург, погружен в эшелон и отправлен в восточном направлении. Промчались мимо Каунаса, и тут мы задумались, куда нас везут. Ходили слухи, что много войск отправляют на Дальний Восток. Не доезжая Вильно, на станции Ляндварово эшелон повернул на Гродно. Так быстро я давно не ездил. Паровоз останавливался только набрать воды. Тогда нас кормили. Въехали в Польшу. В скорбном величии проплыла мимо разрушенная Варшава, а потом замелькали города, местечки, хутора и деревни западной Польши, все более и более чуждые по своему облику. Места сильно обжитые, густо населенные, ни тебе лесов, ни болот. В такие вот места осенью прошлого года и бросали с самолетов наши группы.

Недалеко от Познани нас выгрузили, и мы сейчас же двинулись пешком. Ежедневные переходы были большими и утомительными. Старшина Мироненко, с которым я сдружился еще в госпитале (он прибыл туда из штрафбата), использовал свой талант рассказчика, чтобы солдаты не отставали. А рассказчиком он был замечательным и знал массу завлекательных рассказов с ограблениями, подземельями, благородными бандитами и коварными красавицами, похищениями и превращениями, и все это очень длинно. Шел Мироненко в центре толпы, и никто не отставал. Приемом он этим пользовался, когда марш переходил и на ночь. Наконец, уже в Германии, нас передали в свои части, и я вновь попал к Браткову в разведку. Принял он меня очень хорошо и назначил помощником командира взвода разведки, которым командовал младший лейтенант Балоян, симпатичный молодой армянин. Уже на другой день мы тронулись на запад, двигаясь проселочными дорогами. В одном месте чуть ли не всем полком палили по стаду диких коз, бежавших довольно далеко от нас по чистому полю. Кроме испуга, вреда мы им не принесли, а вот начальство крыло нас нещадно. Надо сказать, что с кормежкой в походе было туговато. Двигаясь впереди батальона, мы заметили в лесу приблудную корову и кинулись ее ловить. Мы старались гнать ее по ходу батальона, чтобы не терять. Но вот дорога вышла к долине небольшой реки — знаменитой Нейсе. Здесь только что прорвали фронт, и лес на противоположном берегу был весь искорежен артиллерийским огнем. Изголодавшаяся корова, увидав зеленый прибрежный луг, бросилась на него, мы за ней. Наконец удалось поймать корову. И тут из землянки, расположенной у моста, выскочили два солдата и стали кричать нам, что здесь минное поле, что еще вчера на нем подорвались. Крики заставили нас присмиреть и оглядеться. Действительно, в сочных озимых можно было видеть серо-желтые лепешки мин, а поодаль пестрела одежда окончивших здесь путь местных жителей. Солдаты стали показывать, как выйти с этого страшного поля. Корова, как будто поняв разговор, повела себя тихо. Мы благополучно выбрались на дорогу, привязали корову к повозке и перешли речку. Привал был на той стороне, где недавно стояли немцы.

В деревне, где мы остановились, стало ясно, что наши старания с коровой напрасны: дворы и улица были полны более подходящей живностью. Отпустив тощую корову, мы занялись промыслом. Из дома, около которого я стрелял кур, с руганью выскочил незнакомый полковник. Но когда он увидел, что я делаю, тон его сразу переменился: «Ну-ка, мне вон ту пестренькую, а теперь, вон-вон, беленькую».

Если до этого мы двигались безлюдными местами, то теперь этого сказать было нельзя. Фронт катился впереди и не так уж далеко от нас. Проходили маленький городок, где население еще продолжало растаскивать магазины, точь-в-точь, как у нас в 1941. Чудно было видеть почтенную немку в шляпке, вылезающую из большого окна разбитого магазина с ведром кислой капусты в руках. Шли лесом, полным дыма. Проходили деревню, где наших, видно, еще не было. Увидев солдат, некоторые из жителей тут же скрывались в лес. Судя по направлению, мы двигались между Берлином и Дрезденом, и фронт ощущался все ближе и ближе: сгоревшие танки и обугленные трупы танкистов, подбитые студебеккеры, а рядом еще не захороненные убитые. Один из наших командиров взвода как будто опознал среди таких убитых своего брата. Документов в карманах не оказалось, а брата он не видел уже несколько лет. Колонна продолжала шумно двигаться вперед, а лейтенант этот долго ехал притихшим. Иногда нам встречались толпы иностранных рабочих, радостные и веселые, двигавшиеся в противоположном нам направлении кто в чем, даже в свадебной карете.

Я со своими разведчиками рыскал впереди колонны на велосипедах, заглядывая больше из любопытства в разные места. Так, мы обнаружили склад шоколада в брусках, толщиной сантиметров десять. Вот жрали! А в одном местечке большой трехэтажный дом был занят под склад зубоврачебных инструментов.

Но вот наша колонна стала поворачивать к Берлину. Населенных пунктов здесь было больше. В одном месте вдоль дороги стояли отдельные добротные дома, похожие на богатые дачи. Одна из них горела, а рядом находились солдаты соседнего полка. Спрашиваю, в чем дело. Оказывается, один из них зашел в дом, но в него выстрелили с чердака и ранили. На помощь кинулись однополчане и, обнаружив шестерых вооруженных немцев, расстреляли их, а заодно и хозяев дома. Примерно так поступали у нас и немцы. А все-таки, черт знает что!

На привале меня вызвали к начальнику Особого отдела капитану Костогрызову. Оказалось, что на чердаке дома, где остановился капитан, обнаружили немецкого солдата, и я потребовался как переводчик. Это был, видимо, пленный, отставший от колонны и спрятавшийся, а капитан все требовал сознаться, где его радиопередатчик. Немец, когда наконец понял его вопрос, от удивления только разводил руками и был в этом совершенно искренен. А капитан все не унимался. Чем дело кончилось — не знаю, но немца, кажется, отправили в тыл.

Километрах в пятидесяти от Берлина наше продвижение вперед окончилось. Лес чистый, ни сучка. Смешно, но факт: дрова для костра пришлось нести из деревни. В каждом дворе стояли аккуратные поленницы в виде стога. Вот из них и брали дрова и несли в лес. Майор Братков послал разведчиков вглубь леса, а мне сказал: «Ты не ходи, мало ли что там, война-то ведь кончается». Меня удивило и тронуло это заботливое отношение. По возвращении разведчиков батальон прошел через лес и вышел к местечку Барут. Здесь совсем недавно шел бой. На улицах подбитые машины, кирпичи и щебень от разбитых домов, повисшие провода, верхушки сбитых деревьев. Мы заняли окраинные дома. Штаб батальона поместился в подвале дома, где оставалось немецкое семейство — малые да старые. Братков их расспрашивал, я переводил. Относился он к ним уважительно и хорошо. Немцы это чувствовали. Хозяин дома сказал, что в соседнем помещении подвала в брикетах каменного угля спрятаны две бутылки шампанского. Я тотчас пошел и на глазах у удивленных связистов, расположившихся здесь со своими ящиками и катушками, извлек эти бутылки. Выпили с немцами за окончание войны, за хороший мир. Тут нас рассмешил мальчик лет восьми. Он пришел со двора и стал выгружать из штанов, застегнутых у щиколоток, пачки плавленых сырков, которыми была набита, стоявшая во дворе брошенная автомашина. Родители, было, перепугались, но, видя наше веселье, стали тоже смеяться. День прошел спокойно.