По правилам разведки надо было бы ползти, но времени было в обрез. Идти надо было бесшумно, но быстро. А у Феди голенище одного сапога терлось при ходьбе о другое. «Ноги шире держи, так нельзя, услышат». В лесу слева рявкнул козел. Хорошо! Значит, никого нет. Скоро уже канал.
Канал этот был шириной по зеркалу воды метров десять-пятнадцать. Когда его копали, то землю оставляли на берегах, но не у самого края, а немного отступая. На этом отвале уже вырос лес, а по гребню отвала были вырыты, как я уже говорил, окопы. Просеки, по которым мы уже двигались, упирались в дорогу, шедшую вдоль отвала. Я полагал, что, если на канале есть немцы, то их пост должен быть при выходе просеки на эту дорогу. Но мертвая тишина звенела в ушах, автомат наготове. Правда, крик козла успокаивал. Вот и дорога. Никого нет. Один перескакиваю ее, лезу к окопам, спрыгиваю в них — никого. Несколько шагов вправо, влево — никого. Спускаюсь к Феде. Теперь вместе осматриваем окопы. Натыкаюсь на брошенную военную сумку. Немцев нет. Посылаю за остальными. Сидел, слушая и наблюдая. Канал уходил на восток, и там уже светлело, а над каналом стоял легкий туман. Подошли запыхавшиеся партизаны, и я сразу полез в воду (не желая мокнуть, предварительно снял штаны и сапоги). На той стороне, пока переправлялись партизаны, пошарил по гряде. Тихо. Только за грядой в стороне слышалось тихое металлическое позвякивание, такое, когда неразнузданная лошадь жует с удилами в зубах.
Вся группа переправилась, собрались вместе. Говорю Косте: «Вон там, в кустах как будто лошади, взглянуть?» — «Да, ты что? Уходить надо, пока никто не заметил». Полным ходом двинулись от злополучного канала. Отойдя подальше, сделали привал. Открыли немецкую сумку. В ней была фляга с еще теплым сладким и густым кофе, банка с паштетом, банка с маслом и хлеб. Поели и, уже не торопясь, тронулись дальше. Проходя мимо дома лесника, спросили, какая тут власть. «Не знаем, вроде, никакой», — был ответ. Костя, которого никогда не покидало чувство юмора, предложил организовать свою власть и начал раздавать министерские портфели: Лена — министр связи, я — иностранных дел и т. д.
В лагере нас встретили чуть ли не руганью: «Почему не остались за каналом? Мы вам радировали. Сегодня же собирайтесь обратно». За наше отсутствие еще раз принимали груз с самолета, сбросившего парашюты прямо над лагерем. В штабных шалашах жил разведчик, присланный из-за линии фронта, проходившей недалеко.
Плотно пообедав, двинулись в обратный путь примерно в том же составе. Костя вполголоса чертыхался. С ним опять шел Жулик. Видно, командование связывало с ним какие-то планы и переманило от поляков. В нескольких километрах от канала у дома лесника мы встретились с нашим кавалерийским разъездом. Впервые увидел солдат с погонами и наградами. Это были двое парней в пилотках и с автоматами, что называется, налегке. Разговорились.
Спрашивают: «Куда?» — «За канал». — «Там немцы». — «Ночью не было». — « Ночью не было, а теперь они там. Есть сведения, что должны сюда переходить». Говорю: «Не может быть, они за канал ушли километров на десять, мы следы на дорогах видели». — «Ну, то было вчера, а сегодня уже не то».
Костя решил оставить всех у дома лесника, а нам вдвоем сходить к каналу. Вечерело. В мелколесье у канала были видны воронки от мелких авиабомб. К каналу подходили, крадучись. Действительно, окопы на той стороне были заняты. Слышался стук топоров, работал движок, тянуло дымком. Долго молча лежали на гребне, наблюдая за противоположной стороной. Ничего не увидели, но звуки говорили сами за себя. «Костя, давай я гранату туда брошу». — « Бросай». Спустившись с гребня, чтобы удобней и дальше бросить, я разбежался и метнул лимонку. Раздался взрыв, и все шумы сразу смолкли. Переходить канал и думать было нечего, и мы вернулись к дому лесника. Было решено здесь переночевать, а так как Костю чуть познабливало, я предложил спать ему в доме. «Ну, что ты, мало ли что». Отойдя метров сто по дороге, мы свернули в густой молодой сосняк и на маленькой прогалинке заснули.
Проснулся я на рассвете от тихого толчка в бок. Передо мной стоял Жулик и, прикладывая палец к губам, шептал: «Тише, немцы на дороге». Партизаны, притихшие, тихо собирались, еще спавших осторожно будили. С дороги доносились приглушенные звуки, странный шорох. Поднявшись, стали осторожно уходить в глубь леса, все убыстряя движения. Стороной, болотами, пройдя несколько километров, мы вышли на дорогу, предварительно осмотрев следы на ней.
Что же случилось? Вот что рассказал Жулик. Ему приснилось, что его кто-то разбудил. Он открыл глаза и увидел (во сне) такую картину: часть партизан была уже на ногах и с поднятыми руками, кругом стояли немцы с винтовками, будили остальных. От этой картины Жулик проснулся уже по-настоящему и наяву услышал странный шум с дороги. Он выполз к краю и увидел двигавшуюся по дороге колонну немцев. Жулик вернулся и стал будить нас. Если это был, действительно, сон, то почти в руку. Да, наши кавалеристы были правы, немцы пошли в наступление. А мы, видно, выдохлись, и гнать их в прежнем темпе наша армия была не в силах.
«Хорош бы я был, если б тебя послушал и спал бы в доме», — язвил Костя когда мы уже спокойно двигались по дороге. В лагерь вернулись благополучно, и Костя доложил о невозможности перейти канал. Добавлю здесь, что командование Третьего Белорусского фронта все же выбросило на парашютах группу разведчиков в район отряда Романа. Фронт на канале встал надолго. Судьба этих разведчиков, как и многих людей Романа, да и его самого, трагична — они почти все погибли. Это ждало бы и нас, останься мы за каналом.
Глава 3. В СВОЕМ ТЫЛУ
На другой день большая часть отряда участвовала в перестрелке на лесной дороге, помогая нашим частям выбивать немцев. Двигаясь лесом, мы охватывали дорогу справа. Делали это вместе с солдатами регулярной армии.
Некоторые из них больше собирали ягоды, чем стреляли. Особенно отличался этим один азербайджанец. У солдат были лишь винтовки и подсумки с патронами. Ни лопатки, ни вещмешка, ни фляги, ни, конечно, противогаза не было. Все упрощено до предела. Медленно двигаясь лесом, мы время от времени стреляли, пугая немцев, не видя их (как и они, впрочем, нас). Вернувшись на дорогу, я увидел такую картину: с повозки бил вдоль дороги крупнокалиберный пулемет. Его ребристый ствол трясся, как бешеный. Старший лейтенант, окончив очередную ленту, слез с повозки на обочину, сказал: «Ну, теперь надо побриться», — и начал взбивать кисточкой мыльную пену в высоком черном пластмассовом стакане. Все это выглядело буднично, а бреющийся военный напомнил мне чем-то толстовского капитана Тушина.
Нас отозвали, и мы вернулись в лагерь. В другой группе, участвовавшей в перестрелке на канале, погиб наш партизан-пулеметчик, бывший пленный. Врач Солдатова рассказывала, что накануне он подробно, как на исповеди, рассказывал ей всю свою жизнь и был тих и грустен. В бою под деревней; Микашувка участвовала и группа Сибиряка, где он был ранен. Много позже он рассказывал, как его крепко отчитывало начальство — не лезь, куда не надо.
На другой день мы покинули гостеприимную и страшную поляну, где многое пришлось пережить. Шли на восток спокойно, гнали с собой оставшихся коров и тащили тяжелые рюкзаки неизрасходованного боепитания. В первый же день нам надо было по каким-то делам зайти в польский лагерь. Направили туда меня с двумя партизанами. Лагерь оказался пуст — на чуть покатой поляне два ряда шалашей, а перед ними огромный лаконичный католический крест. Было известно, что и из других лагерей поляки исчезли, но нас все еще сопровождали два польских «атташе». На одном из привалов Владимир Константинович зачитал сообщение об образовании польского правительства в Люблине (в пику лондонскому, которое мы не признавали). Слушавшие сообщение «атташе» ничего не выразили, и их молчание было красноречивее всяких слов. Владимир Константинович выдал им официальную бумагу — свидетельство их помощи отряду. (Как я узнал много позже от дочери Кавки, бумага эта не спасла его от Сибири, где побывали многие АКовцы8.) В первой на нашем пути деревне было много автомашин, но редко где увидишь знакомые ГАЗ или ЗИС, а все чужие, названия которых я тогда не знал: студебеккеры, доджи, виллисы. Здесь передали в госпиталь нашего несчастного Сашку, который медленно угасал, его так и не прооперировали. Через некоторое время узнали, что Сашка скончался, не перенеся поэтапной эвакуации. Передали (а куда — не знаю) и некоторых, примкнувших к нам в последнее время людей, в том числе и Марахевку.