Однажды вечером мы услышали далекие, еле слышные раскаты грома. Небо было чистым, и ничто не предвещало грозы. Гром не прекращался. Что это? Да это фронт! Пока еще далекий, но фронт! Мысли переносились к моим родным, домой, к матери. Что там у них? Возможность общения с ними становилась реальностью. Внутри все наполнялось радостью. Скоро, скоро я подам о себе весточку!

Подходил срок встречи, назначенный Сергею. Наша группа во главе с Костей и радисткой Леной двинулась в лагерь уже знакомого Романа. Перед уходом Владимир Константинович сказал, что фронт недалеко и поэтому возможна наша задержка на новом месте. Проводников поляков на этот раз не было, и добрались мы до лагеря Романа без особых приключений, если не считать одного эпизода. Двигались мы по неезженой лесной дороге, и я по надобности отстал. Догонял не спеша, зная, что скоро назначен привал, шел спокойно — по дороге только что прошли свои. Правда, настороженность никогда не покидала, разве, только в лагере. А тем более теперь, когда на больших дорогах было много немцев. Надо сказать, что попадая в последнее время в дозор, я на случай внезапной встречи с немцами в ответ на их окрик «Хальт!» решил отвечать вопросом: «Это ты, Курт?» — распространенное у немцев имя. Важно выиграть секунды. Вдруг слева от меня, в кустах, совершенно неожиданно я услышал немецкий говор: кто-то обращался не то к соседу, не то ко мне. Слова «хальт» не было, и от такой неожиданности я залепетал что-то невнятное, а сам, сдернув автомат с плеча, мгновенно взвел затвор и направил дуло в кусты. И тут в последний момент увидал нашу отдыхающую компанию с Жуликом в центре, так пошутившим. Бледный, с трясущимися руками, я вынимал диск и спускал затвор. Да и ребята поняли, что шутка могла кончиться плохо. Мне показалось тогда, что это, может быть, была не шутка, а проверка меня. Если так, то экзамен я, полагаю, выдержал.

По дороге мы узнали от обитателей лесной сторожки, что немцы сгоняют население рыть окопы. Переправляясь через канал, мы видели уже сделанные ходы сообщения, приготовленные гнезда для пулеметов на его северном берегу. Придя в лагерь Романа, мы никого там не обнаружили. Оказалось, что польские партизаны сменили место стоянки — отряд сильно разросся, и прежних землянок уже не хватало.

Лагерь поляков был в большом возбуждении. Только что они взорвали железную дорогу, но стоявший там эшелон не тронули. С нашим появлением, то есть появлением десятка автоматов, поляки захотели напасть на эшелон. Костя дал согласие, но нас предупредил, чтобы особенно не лезли на рожон. Подходя к дороге, рассыпались в цепь. Лес здесь упирался в полотно, которое проходило по невысокой, метра в два-три, насыпи. Между лесом и насыпью была полоса кустарника. Сквозь листву стали видны вагоны, и некоторые из них стояли расцепленными. Прямо перед собой я заметил движение в кустах. Федя Кузнецов, находившийся поблизости, тоже заметил. «Андрей, у тебя впереди немец, бей!» Я поднял автомат и в какое-то мгновение увидел метрах в трех от себя спину немца в желтом мундире, продиравшегося через кусты. Стрелять просто так в находившегося совсем рядом человека, расстрелять его, я не мог. Отчетливо видя его, я кричал Феде: «Где, где, не вижу!» — «Да вот, вот он! Эх, черт, автомат заело!» — и Федя начал бить ладонью по рукоятке затвора. Автомат выстрелил в землю, а Феде сорвало кожу на ладони рукояткой. Немец прыжками кинулся на насыпь, и тут — вот психология! — стрелять в убегающего можно — я дал короткую очередь, но, видно, взял высоко, и немец исчез за насыпью. Я почему-то об этом не пожалел. Но сейчас же с той стороны одна за другой полетели две гранаты на длинных деревянных ручках. «Гранаты, ложись!» — крикнул я. Вот теперь пожалел — надо было в немца-то стрелять по-настоящему. Мы бросились на землю. Гранаты одна за другой разорвались поблизости, не причинив вреда. В ответ я бросил через вагоны лимонку. Бабахнуло здорово, но что она там сделала — не знаю. В это время послышалась перестрелка в голове поезда, а вскоре по цепи был дан сигнал отходить. Собравшись в лесу, мы узнали, что у паровоза был убит поляк-пулеметчик. Так печально окончилось нападение на эшелон.

Поселилась наша группа в брошенном поляками лагере. Коротали время за игрой в карты — есть такая бесконечная игра в «дурака с погонами», в нее и дулись. В этом походе я много разговаривал с Костей. Он рассказывал, как его забрасывали в тыл к немцам под Харьков, а в Харькове он устроился работать в железнодорожные мастерские и сообщал в Москву о всех передвижениях немцев. В разговоре с Костей выяснилось, что в юношестве он любил читать рассказы моего отца «Необычайные приключения Боченкина и Хвоща», печатавшиеся во «Всемирном следопыте» под псевдонимом В. Ветов.

В назначенный день, а потом еще и еще выходили к деревне около станции Щепки встречать Сергея, но он все не появлялся. Днем вели наблюдения за передвижением автомашин на шоссе Сувалки-Августов. Велено было записывать все, что видим, особенно знаки принадлежности к воинским частям. На дороге чувствовалось паническое бегство немцев. Одно из таких наблюдений я вел вместе с двумя старыми знакомыми — партизанами отряда Конвы, которые почему-то были переведены к Роману (последнее время вообще шло большое переформирование польских отрядов). Разговаривали мы с ними довольно откровенно. Поляки опасались, как бы после войны не восстановились прежние порядки: «Уж больно крепко тогда паны пановали. А теперь, вон видишь, все командиры все паны». Я отвечал, что Конва не такой уж пан. «Да, вот, пожалуй, один Конва. Нас все Советской властью пугают. А чего ее бояться? Вот, ведь, пан бежал в партизаны. А мы знаем, кто есть пан». Я не стал рассказывать все мои мотивы и мои опасения. На следующий день мы опять пошли к деревушке встречать Сергея. Партизанские связные сказали, что из Сувалок на велосипеде приезжал молодой парень Сергей, и его арестовали жандармы. Я переполошился. По рассказам поляков это был блондин, курчавый, роста выше среднего. Получалось, что Сергей. Но Федя Кузнецов высказал предположение, что это может быть другой Сергей, паренек, присланный еще до войны в Гродно на геодезическую практику, да так и оставшийся здесь. Я глубоко переживал случившееся, оставаясь в больших сомнениях. А через день этот самый Сергей появился у нас. Он рассказал, что задумал уйти в партизаны, зная, что группа врача Солдатовой уже в лесу. Приехал в деревню на велосипеде и как подозрительный был арестован. Принимавший его в сувальской тюрьме офицер каким-то образом знал Сергея и отпустил его. Теперь он был осторожнее и сумел попасть к нам. Последний раз мы вышли на встречу с Сергеем, но он так и не появился7. Переходя обратно дорогу, задержались, пропуская кенигсбергский поезд. Набирая скорость, совершенно пустой, как бы удирая от опасности с востока, он скрылся за поворотом дороги. (Тот самый поезд, который весной доставил нас сюда и отвез двух немцев-парашютистов из Москвы в Кенигсберг.)

На другой день тронулись в обратный путь, выйдя из лагеря после обеда. Чувствовалось приближение фронта. В небе иногда пролетали самолеты, слышалась далекая канонада. Шли быстро, спокойно, осторожно, торопясь попасть к своим. Двигаясь уже в темноте по лесной дороге, заметили на ней следы множества ног. Куда они шли, было не ясно. Вдруг впереди послышалась яростная ружейно-пулеметная стрельба. Длилась она минут пять, потом стихла-Шли мы теперь тихо и очень настороженно. Переходя шоссе Сейны-Августов, в придорожной канаве нашли телефонный кабель. Чей он? Резать или нет? Решили не трогать. Примерно в километре от Августовского канала остановились посовещаться. Там ведь уже были вырыты окопы. Заняты они немцами? Если да, то нам не пройти. Надо узнать. Костя говорит «Давай, Андрей, ты иди».

Все согласились: «Иди, иди ты». — «Ладно, только возьмите мой рюкзак, пойду налегке». — «Да возьми еще кого-нибудь, один не ходи», — сказал Костя. Взял Федю Кузнецова. Пошли. А небо на северо-востоке стало чуть-чуть светлеть, хотя в лесу было совсем еще темно. К каналу были прорублены редкие просеки, видно, для подвоза леса, и мы двинулись по одной из них.