Теперь мы все вечера проводим перед телевизором. А еще мы купили пару кроликов. Господин Готтхольмзедер построил для них сарай.

От нашего господина и моей Нинель я получила письма. Оба пишут, что у них все хорошо. А как поживаете Вы, господин Хольден? Ох, как часто я тоскую по Дюссельдорфу и по всем вам! Но здесь я тоже счастлива и очень вам за это признательна.

Думаю посетить Вас на Рождество. У нас очень холодно, а у вас тоже? Наверху в горах лежит сверкающий снег. Пишите мне, пожалуйста, господин Хольден, и всего Вам наилучшего!

С сердечным приветом,

Ваша Эмилия Блехова.

27

За день до Рождества меня пригласил Бруммер. Он лежал в аристократической частной клинике. Его огромная палата была окрашена в приглушенные тона, напоминая домашнюю спальню, и обставлена мебелью в античном стиле. Он сидел на кровати и, когда я вошел, мягким взглядом посмотрел мне в глаза.

Лицо у господина Бруммера было цвета грязного известняка. Под тусклыми глазами — черные мешки. Дряблые щеки свисали, как у хомяка, из-под обескровленных губ виднелись желтые мышиные зубы. Красно-золотистая полосатая пижама была расстегнута на груди, обнажив обвисшую белую грудь, поросшую светлыми волосами.

Около кровати стоял большой стол. На нем лежали папки с документами, письма, книги, два телефона, радио и магнитофон. Было позднее послеобеденное время. Снаружи порывистый ветер тряс сучья голых деревьев. Смеркалось. У окна стоял большой адвентский венок[7] с четырьмя толстыми свечами.

Бруммер нежно произнес:

— Хольден, я очень рад снова видеть вас.

— Добрый день, господин Бруммер.

— Доктор Цорн передал вам, что я прошу у вас прощения?

— Конечно, господин Бруммер.

— Вы прощаете меня?

— Конечно, господин Бруммер.

— Мне это очень приятно. Нет, правда, Хольден, может быть, вы не можете этого понять, но когда вот так, как я, стоишь на краю могилы, после хочется жить в мире со всеми человеческими собратьями, дарить и получать доверие, любовь и добро. — Теперь он говорил все тише, слегка поющим голосом: — Завтра Рождество, Хольден, праздник мира. Зажгите свечи на адвентском венке. Поглядим же на теплое пламя и найдем успокоение в этот час.

Итак, я подошел к окну, зажег толстые желтые свечи и сел на кровать. Опустив руки, Бруммер смотрел на венок. Его лысина блестела, он тяжело дышал. Массивная грудь беспокойно вздымалась.

— У меня было время обо всем подумать, Хольден. Этот разгром — предупреждение, которое я не могу игнорировать. Что мне эта вся чертова контора? И кто знает, сколько лет еще мне отпущено? Вот видите! Нет-нет, когда я отсюда выйду, я не буду больше ни за что бороться. Денег у меня достаточно. Мне ничего не надо. Вкалывать до седьмого пота должны другие. А мы будем путешествовать, Хольден, много путешествовать. Я куплю дом на Ривьере. Всегда, когда здесь будет портиться погода, мы будем туда уезжать.

— Да, но как быть с тем человеком, который похож на меня?

— Можете не волноваться. Мы его поймаем и заявим о нем. Надо только подождать, когда следствие против меня закончится.

— А как долго это протянется?

— Вы что, боитесь этого человека?

— Да, — сказал я.

— Не бойтесь. Когда боишься, все так и случается. А я ничего не боюсь. Вообще ничего. Возьмите этот конверт, Хольден. В нем деньги. Это рождественские подарки вам и другим сотрудникам. Поздравьте их всех от моего имени. Организуйте им пару прекрасных дней. Через вас я передаю всем мои наилучшие пожелания.

— Спасибо.

— Как поживает моя старая Пуппеле?

— Хорошо, господин Бруммер.

— У моей жены тоже все хорошо. Она попросила вас поздравить.

— Спасибо.

— Я говорил с ней по телефону. Сказал, что неважно себя чувствую и боюсь ехать к ней. Она сразу все поняла. Хотела приехать сама. Но я ее отговорил. Мужчина, которому нездоровится, — для жены дополнительная нагрузка. Она все сразу поняла. Удивительная женщина, не правда ли?

— Конечно, господин Бруммер, удивительная женщина.

— А теперь вам надо идти, мне нельзя много разговаривать. Приятного праздника, Хольден!

— И вам тоже, господин Бруммер, счастливого Рождества! — сказал я.

Я положил конверт в карман, пожал Бруммеру руку и пошел по длинному коридору большого башенного здания к выходу. «Кадиллак» стоял под фонарем. Я сел на водительское сиденье и захлопнул дверцу. И тут же сзади услышал голос.

— Добрый вечер, господин Хольден! — сказал следователь Лофтинг.

28

Высокий и стройный, он сидел в салоне позади меня. Свет от фонаря снаружи падал на его бледное лицо с печальными глазами, которые сегодня выглядели еще печальнее, чем обычно.

— Как вы оказались в машине?

— Я звонил вам домой, и мне сказали, что вы поехали навестить Бруммера. Вот я сюда и приехал. На улице было холодно, а ваша машина была не заперта.

— Что вам угодно?

— Я хочу вам кое-что показать.

— У меня нет времени.

— Это очень важно.

— Важно — для кого?

— Для вас. Хотите поехать со мной?

— Куда?

— В другую больницу, — ответил он.

— Что?

— Поехали. Я покажу вам дорогу.

Мы тронулись с места, и он руководил мной, пока мы ехали через весь город, а через четверть часа мы остановились перед старой невзрачной больницей, которая мне была незнакома.

— Я пройду вперед, — сказал доктор Лофтинг, после того как обменялся короткими фразами с медсестрой. Потом мы долго плелись по белому коридору. Когда мы повернули за угол, я услышал много детских голосов. Где-то поблизости пели дети: «Тихая ночь, священная ночь…»

— Это здесь, — сказал печальный следователь с лицом ночного рабочего. Он открыл дверь, пропуская меня вперед.

Комната за дверью была маленькой. Окно выходило на освещенную сторону. Около него стояла кровать, на которую падал свет голубой ночной лампы. В кровати лежала малышка Микки Ромберг. Ее голова была перевязана, а вся верхняя часть туловища загипсована. На губах у Микки запеклась кровь. Крошечная, она лежала словно мертвая, были видны только рот, нос и закрытые глаза. Дышала она неровно. Мне стало так дурно, что показалось, что меня вот-вот стошнит, и я подошел к окну и глубоко вдохнул туманный, влажный вечерний воздух.

«Все спят, не спит лишь обвенчанная первосвященная пара», — пели поблизости детские голоса. Дурнота прошла. Я обернулся.

Доктор Лофтинг тихо сказал:

— Она пока не проснется. Ей сделали укол.

— А что… что случилось?

— Ее сбила машина.

— Когда?

— Сегодня после обеда. Она была на рождественском празднике. Мать хотела за ней зайти: с недавнего времени ребенка стали провожать и забирать обратно. А вы знаете почему, господин Хольден?

Я молчал.

— Вы знаете почему?

— Да.

— Мать опоздала из-за анонимного звонка, задержавшего ее дома. Свидетели показали, что малышка ждала ее на обочине тротуара, когда ее сбил черный «Мерседес», заехавший на тротуар двумя колесами. Свидетели сообщили, что в «Мерседесе» сидели трое мужчин. Ребенка отбросило по воздуху на десять метров. А машина даже не остановилась.

— А номер машины?

— Машина была без номеров, господин Хольден, — сказал доктор Лофтинг.

«Христос — Спаситель наш, Христос — Спаситель наш…» — пели в унисон детские голоса, переходя на вторую строфу.

— Ей очень плохо? — спросил я Лофтинга и с волнением посмотрел на спящего ребенка, который, крошечный и потерянный, лежал на гигантской кровати, освещаемый невероятным, сказочно-голубым светом.

— Сотрясение мозга, ушибы, переломы ребер, но опасности для жизни нет. Вы знаете малышку?

— Да.

— И родителей тоже?

— Да, тоже.

— Господин Хольден, вы верите, что это рядовой несчастный случай?

Я промолчал.

— Вам не кажется, что существует связь между этой катастрофой и господином Бруммером?