А сейчас я уже не могу вернуться домой. На мне долг перед людьми, доверившими мне огромную сумму денег, тяжесть этого долга свинцовым прессом давит душу.

Какие бы задания я не выполнял, я всегда был честен. Город смог заставить меня ослепнуть, позволив не видеть того, что я творю, кому и зачем передаю найденных мной людей, но город никогда не мог заставить меня стать мерзкой дрянью, любой ценой отвоевывающей себе право на несколько лет жизни.

Такой мразью набиты бары, бордели, питомники, гостиницы, дома, подвалы… За деньги они готовы сделать что угодно, начиная с того, чтобы отсосать первому встречному и заканчивая тем, что, не колеблясь, отгрызть себе руку по чужому приказу, лишь бы заплатили.

Я работал для себя и только ради того, чтобы не думать обо всем этом. Мои деньги ушли в оборудованную всевозможной электроникой машину, на оплату удобной для меня квартиры, на связи с нужными для расследований людьми… Сколько бы мне ни оставалось, я бы никогда не пошел с тем, кто просто поманил тугим брикетом купюр, как пошел этот пацан.

Скай остановился, вспомнив шелестящие клубы банкнот, разрываемых ветром, выругался про себя, дернул ручку двери, влез в машину, отгородившись уютным теплом и запахом озона от ледяного кирпично-серого мира.

Коснулся было пальцами клавиатуры, но передумал, откинулся на спинку сидения и закрыл лицо руками, сдерживая сбивающееся от осевшей в душе горечи дыхание.

Но он привык быстро справляться со своими эмоциями — сказывалась долгие одинокие вечера, проведенные наедине с самим собой. Правда, Скай предпочитал слову "одиночество" более приемлемый вариант "уединение", но сути это не меняло, именно это уединение научило его крепко держать себя в руках, и сегодняшний вечер не был исключением.

Поэтому он оторвался от спинки сидения, закуривая сотую за день сигарету, коснулся пальцами скролла и погрузился в изучение маршрутов полицейских машин, участвующих в облаве.

Арин привычно соскользнул в черный провал люка, чертыхнулся, почувствовав под пальцами крошево рыхлой ржавчины металлических скоб, отпустил руки, спрыгнул вниз на хрустнувшие под ногами осколки кирпича, удержал равновесие, постоял немного, ожидая, пока глаза привыкнут к темноте, и двинулся вперед, держась ближе к сырой, обросшей гнилыми мхами, липкой стене.

Тоннель уходил вглубь, через несколько сотен метров — Арин это знал — появятся первые работающие тусклые лампы под гнутыми проволочными решетками, а пока идти приходилось на ощупь, осторожно ступая, потому что даже жестко зафиксированная стальными вставками ботинок голень могла не выдержать, подверни он ногу среди завалов бетонного крошева.

На этом отрезке пути он никого ни разу не встречал, хотя к первому тоннелю вели несколько люков, но сегодняшний день был исключением — впереди шевельнулся мутный силуэт, и Арин, не раздумывая, рванул из гнезд металлических креплений на бедре узкие клинки стилетов, привычно зажав их между пальцев так, чтобы можно было ударить, не теряя ни секунды, — он хорошо знал, что Мертвое Метро не любит шутить и не терпит неосторожности.

Он затаил дыхание, прижимаясь к стене, не обращая внимания на то, что по светлой куртке сразу же расплылись жирные пятна от липкой плесени.

Кто бы там ни был, но вряд ли кто-то из Братства Воды, они не приходят сюда, здесь слишком близко к выходам на поверхность. Значит, либо чужак, либо новичок — и тот, и другой может быть опасен.

Арин вздрогнул, услышав непривычный звук, разнесшийся под высокими сводами тоннеля, помедлил, вложил клинки в гнезда, шагнул вперед, успев поймать девушку за тонкое холодное запястье, рванул на себя, и она не удержавшись, споткнулась, упав ему на грудь, но успев защитить рукой теплый комочек плачущего ребенка, голос которого заставил Арина выйти из убежища.

Он наклонил голову, всматриваясь сквозь тьму в худенькое, большеглазое, бледное лицо.

Какого хрена тебе здесь надо?

Вода, — заговорила девушка, поправляя сползшее с ребенка одеяло, — не убивай меня, моему сыну очень нужна та вода, от которой люди живут дольше.

Это не вода, — зло ответил Арин, — это отходы с фабрики кеторазамина. Из-за них люди становятся уродами. Иди назад. Уходи отсюда.

Он развернул девушку за плечи и легонько подтолкнул сзади.

Та вывернулась из его рук, кинулась в сторону, мгновенно превратившись в разъяренную фурию, зашипела злобно:

Мне так и говорили, что вам жалко этой воды! Уродами? Да ты врешь! Достаточно посмотреть на тебя, чтобы это понять. Вам жалко воды для мальчика? Ему всего два года! И через месяц он должен умереть! Это справедливо? Справедливо это? Тебе жалко для него воды?

Дура! — не выдержав, заорал Арин, — тупая дура! Какая, на хер, вода? Это отходы, понимаешь? Химия! Что толку, что ты выбьешь для него несколько лишних дней? Да он расползется на желе у тебя на руках от этого пойла. Пошла отсюда, пока я тебя не прикончил, идиотка!

Девушка, дыша прерывисто, потянула из-под пол короткого пальтишка пристегнутую к бедру маленькую кобуру:

Жалко воды для ребенка, да, сука? Жалко тебе? — выкрикнула она, выхватывая из кобуры небольшой револьвер, направляя оружие в сторону Арина.

У тебя руки дрожат, — помедлив, сказал Арин, — не попадешь. А если ты не попадешь, я выкину тебя наружу и прибью стилетом к какой-нибудь стенке, потому что тупые в этом мире не выживают, и тебя лучше избавить от мучений заранее, раз ни черта не хочешь понимать.

А если я попаду? — прищурившись, спросила девушка.

Тогда я или умру, или буду валяться здесь раненый, пока меня не сожрут крысы.

Вот именно. И тебя не будет! Ты сдохнешь! И не будет тебя! Вообще не будет, как ты этого не понимаешь? И моего сына не будет! У меня нет денег, у меня есть только надежда на эту воду.

Арин словно наяву услышал шум разрываемых ветром купюр, острое чувство вины рвануло душу, он помедлил, прикусил губу, раздумывая.

У меня есть другое предложение. Для тебя важно, чтобы он жил? Ты просто не видела, во что отходы превращают людей… Он может превратиться во что угодно.

Если тебе так важна его жизнь, отдай его мне. Я знаю человека, который может оплатить ему кеторазамин, но при условии, что ты ребенка больше не увидишь.

Согласна?

И он будет жить? — шепотом спросила девушка, опуская оружие.

Будет. Столько, сколько позволит его коэффициент самоликвидации. Но намного дольше, чем ему светит сейчас.

Девушка коснулась рукой личика ребенка, провела губами по пухлой теплой щечке, невольно улыбнувшись тепло, нежно, потом подняла голову:

А почему этот человек может оплатить ему кеторазамин?

Потому что… Потому что я попрошу. И я попрошу, чтобы его не трогали еще года три — четыре. В возрасте семи лет это уже не страшно.

Что не страшно?

Не будь дурой, — нетерпеливо сказал Арин, — его может спасти только какой-нибудь бордель. И я знаю самый нормальный из них. И я заставлю его хозяина купить пацану кеторазамин. Лет двенадцать он проживет. Главное, чтобы ты исчезла после этого с горизонта и не лезла не в свое дело. Согласна?

Зрачки девушки расширились, и сжались в узкую полоску тонкие губы, превратив лицо в напряженную, застывшую маску.

Ты больной? — тихо спросила она. — Я никогда этого не позволю. Лучше смерть, чем такая жизнь.

Какая?

Игрушкой у извращенцев. Пусть даже от воды становятся уродами, но зато он будет со мной, и я никому не позволю его обижать… И никто не будет над ним издеваться. Никогда.

Арин долго молчал, сунув руки в карманы облегающих джинсов, смотря непроницаемым, опустевшим взглядом на хрупкую фигурку напротив, потом качнулся, прошел мимо девушки, бросив на ходу:

В который раз убеждаюсь, что вы пытаетесь оставить детей жить ради себя, а не ради них. Иди, куда хочешь.

Он пошел вперед, не оборачиваясь, сжимая зубы, слыша за собой легкие спотыкающиеся шаги — девушка шла следом. Что ж, иди. Иди, посмотришь на "волшебное" действие святая святых Братства Воды — ржавой трубы с отходами от фабрики кеторазамина, от которых люди, действительно, бывает, живут на несколько месяцев дольше, чем отводит им датчик.